Я убежал, не потому, что боялся Стивена – думаю, я сломал ему нос. Я убежал, опасаясь миссис Дуглас. Я спрятался в нашем бомбоубежище, мой дорогой друг.
Я замер. Я боролся. Я сбежал. Я не избавился от проблемы. Доберусь ли целым домой?
Через несколько тревожных минут, я услышал звонок, который объявил о завершении обеденного перерыва. Затем звук колокольчика, это дежурный обходил школьную площадку, извещая всех о начале уроков. Дальнейший побег я даже не ставил под сомнение. Я должен был покинуть это мрачное, жуткое, хотя и безопасное бомбоубежище и получить свое заслуженное наказание в школе.
Но этого не произошло.
Во второй половине дня, Миссис Дуглас вовремя переклички, назвав мое имя, просто остановилась, и строго сказала:
– Уилкинсон, встань!
Я поднялся.
– Уилкинсон, не все так просто в этом мире, как тебе сейчас кажется. И в будущем, попытайся играть по правилам. Но никогда, никогда, никогда не пасуй перед хулиганами. У хулиганов нет монополии на справедливость.
– Да, миссис Дуглас. Спасибо, миссис Дуглас.
– Вот и хорошо, Уилкинсон. Я чувствую, что мы с тобой родственные души. Ивонн – принеси словарь, пожалуйста!
Вот так это и было. Больше Стивен не «доставал» никого. Я надеюсь, что он хорошо относится к своей жене и детям. И надеюсь, что у него тоже есть хорошая история, поведать нам.
Закончив с работой, и сжег все тела, вывезенные из лагерей к западу от Киева, они три дня маршировали в западном направлении. Старый Тувий, чья задача была вести подсчет, так как его искалеченные ноги не позволяли ему выполнять любую другую работу, доложил офицеру СС:
– Девяносто две тысячи семьсот семьдесят.
Офицер СС кивнул, достал свой пистолет и выстрелил Тувию меж глаз.
– Девяносто две тысячи семьсот семьдесят один, – сказал он, широко улыбнувшись унтер-офицеру, который что-то тщательно записывал в толстом черном блокноте, хранившем в мельчайших деталях все секреты полка.
– Чертовы евреи. И вся эта, чертова, бумажная возня.
Труп Тувия облили бензином и подожгли, вместе с другими.
И так, наш переход начался.
Запоздавшее майское солнце снова пробуждало к жизни природу, и Галя практически забыла о своем выбитом глазе и сильной боли в правой ноге, окунувшись в свои воспоминания о солнечной Испании, и о веселых пикниках в лесу в окрестностях Ульяновска, в компании родителей и ее сына, Никиты. Мысль о том, что Никита сейчас в безопасности, в родительском доме, далеко на востоке, утешала и подбадривала ее.
У нее было какое-то странное чувство. Неуловимое. Смутное. Его было трудно понять и объяснить. Все три дня похода, обычно после обеда, они им периодически казалось, что они слышат за своими спинами, в стороне, где был спасительный восток, отдаленный грохот артиллерии. Иногда это был даже не грохот. Просто мимолетная дрожь земли, легкая пульсация, которая казалось, приближается сюда, в этот оживший край, страстно жаждущий прихода лета. Пульсация, приносящая смерть их врагам, но жизнь и надежду для них. Грозный окрик сопротивления, который доносится к ним тихим шепотом обещания, мягким облаком надежды.
Но, может, это была просто гроза.
– Наши ребята отомстят вам, фашистская сволочь, – зло усмехнулся Исаак, адресуя свои слова одному из охранников.
Его, как и Галю взяли в плен под Сталинградом. За те слова Исаака расстреляли в этот же день, кинув на его обочине. Охранник выстрелил дважды, как будто издеваясь: один раз в пах, а второй – в колено. Его оставили там умирать, продолжив путь колоны на запад. А Исаак, превозмогая боль, продолжал широко улыбаться – нет, это не могла быть просто гроза.
