– Мы, агай, такой мясной навар сделали, – оправдывался Темиргали по-казахски, – настоящий шурпа-акель!
– Конину и баранину достали, – добавил Чокан, запихивая свои вещи в походную сумку.
– Да, вкусно пахнет, – сказал Колотубин, наклоняясь к кастрюле. – Хорош супчик!
– В вагоне поедим и чаем запьем, – произнес примирительно Джангильдинов. – А сейчас скорее на станцию.
– Зачем добру пропадать? – Колотубин указал на кружки и чашки. – Разольем бульончик, дадим шоферам и чекистам, пусть червячка заморят… Ну и сами слегка закусим. Верно, командир?
– Хорошо, пусть будет так, – согласился Джангильдинов.
Темиргали вынул мясо и, обжигая пальцы, стал торопливо разрезать на куски. Чокан схватил кастрюлю, но Джангильдинов его остановил:
– Винтовка заряжена? Патронов много?
– Много, агай.
– Заряди сейчас. Полную винтовку заряди.
Чокан, недоуменно пожав плечами, быстро щелкнул затвором, заполнил магазин патронами, повернулся к Джангильдинову, как бы спрашивая взглядом: «А дальше что делать, агай?»
– Забирай вещи и скорей садись на последнюю машину. Там ящики… Очень важные ящики, – повелел Джангильдинов. – Смотри, чтобы ни один не пропал! Если что – стреляй.
Чокан взял под мышку объемистую походную сумку, второй рукой схватил винтовку и поспешил к выходу, Колотубин проводил взглядом рослого казаха с таким свирепым лицом. «Вот это образина – настоящее чудо-юдо! – невольно подумал он. – Повстречаешь ночью, испугаешься, а попадешь в лапы, не выкрутишься».
– Возьми, комиссар, съешь мяса. – Джангильдинов протянул кусок баранины. – Вот приедем на место, настоящий бешбармак сделаем… Молодой жеребенок, жирный барашка… и кумыс будет. Это наше пиво из молока кобыл. Тогда попробуешь настоящий казахский обед!
Темиргали налил в кружку бульона и почтительно подал русскому. Но тут раздался выстрел. Джангильдинов и Колотубин переглянулись. Выхватив свои револьверы, они устремились к дверям. Темиргали, на ходу заряжая винтовку, поспешил за ними.
К последней машине, щелкая затворами, бежало несколько чекистов. В кузовах других машин сразу ощетинились штыки. Колотубин с пистолетом в руках вскочил на железную ступеньку и рывком проник внутрь фургона. Следом за ним в дверь протиснулся Джангильдинов.
– Кто стрелял? Что такое случилось?
В кузове машины они увидели странную картину. Возле переднего борта лежали два бойца без оружия, с растерянными лицами, а над ними возвышался, сверкая белками глаз, Чокан, сильными ручищами крепко прижав обоих к патронным ящикам. А рядом с ним стояли три чекиста, направив штыки на казаха, яростно повторяя:
– Отпусти, леший, кому говорят! Отпусти сейчас же, не то продырявим насквозь!
Джангильдинов что-то сказал по-казахски, и Чокан разжал руку, отпустил бойцов. Те поспешно вскочили на ноги и, косясь на Чокана, торопливо стали объяснять:
– Мы, значит, сидим, а он лезет… Страшилище такое с мешком и винтовкой. Ну, мы, значит, допустили его внутрь машины и хотели взять, чтоб без шуму… Он сначала вроде ничего, даже винтовку отдал… А потом ка-ак крутанет!.. Лютый, как тигра… Подмял нас, ни пикнуть. Только вона Сеньков успел бабахнуть для сигналу…
А Чокан тем временем рассказывал Джангильдинову, как он влез в машину и на него сразу напали.
– Что мне оставалось делать, агай? Еле управился, поборол.
Джангильдинов улыбнулся и приказал трогаться. Через несколько минут крытые машины, натужно гудя моторами, двинулись к товарной станции. Колотубин ехал в последней машине. В ее кузове недавние противники дружно беседовали, примостившись на ящиках с золотом. Бойцы учила казаха крутить козью ножку, а тот угощал их крутом – твердыми белыми шариками, сделанными из творога и высушенными на солнце. Чокан берег крут и не прикасался к нему за все время пребывания в Москве, потому что он был дорог ему как память о родных степях.
