Сергей встрепенулся: что-то пришло ему в голову, какая-то светлая судьбоносная мысль. Мишка подумал, что брат в этот момент был точь-в-точь как панский сеттер, который обнаружил добычу. Вытянувшийся в струну, готовый в мгновение ока выстрелить телом в невидимую пока никем цель. Сергей вдруг расслабился и снова осел в ароматное прошлогоднее сено.
– Хороший заработок у этих цыганов. И картошку сажать не надо. Быстро и много. Это правильно. Фигня! Будем считать, что заплатил за науку!
Мишка с удивлением заметил, как брат неожиданно повеселел, а в серых глазах его заплясали озорные чертики. Понятно было, что сдаваться на милость судьбы он не собирался, как и учиться смирению тоже.
– Вот же легкий характер. Мне б такой, – подумал Мишка и, уткнувшись носом прямо в широкую грудь Сергея, попытался покрепче запомнить этот момент восхищения. «Мой брат! Мой! Марута!» – проносилось в мозгу. Мишка улыбался счастливо, засунув поглубже за щеку сахарного барашка, тающего сладко и медленно. Точно так же, как таяла мальчишечья душа от защищенности и надежности, накрывших все существо Мишки от близости кого-то очень сильного и очень родного.
* * *
Месяцы летели быстро, как чайки над необъятной Уклей, что соединяется тоненьким проливом с перебродским Обстерно. Мишка сам не заметил, как приобрел нового друга. Ну да, старика, иногда сварливого, резкого в суждениях и поступках, заносчивого до спесивости, но все ж-таки друга.
И старый, и малый категорически старались не подавать виду, что нуждаются в том общем, что неожиданно возникло между ними, выросло, пустило корни и, по всему было видно, собиралось дать какие-то всходы. Странный союз двух разных людей, но родственных душ, иначе как дружбой назвать было сложно. Любопытство ребенка и побег от серых будней старика дали жизнь чувству благородному и всепоглощающему. Чувству сильному – где-то на границах обоюдной симпатии, любви и уважения.
А может, все проще. Мишка нашел в пане Адаме так рано ушедшего отца, пан Еленский – ребенка, наследника своих мыслей, взглядов и богатого опыта. Странный союз. Но друзья не задумывались над такими мелочами. Наслаждение процессом приживления знаний матерого воина в быстрый и цепкий ум ребенка было обоюдным.
Когда неожиданно для всех у Мишки обнаружилась страсть к чтению, Софья только руками разводила:
– Сколько можно? Пане Адам, никаких денег на свечи не наберешься. Чего удумал, читает, стервец, по ночам! Вы б поменьше ему книг этих ваших давали. Нам же не в академию поступать.
– Пани София, в академии полным полно дураков, которые и не мечтают о таком быстром и хватком уме. Прошу Вас, по мере возможности, способствуйте увлечению сына. Если Вас не затруднит.
– А огород? Куры, корова, покос, картошка, камни вдруг на поле поперли. А я одна. Сергей и Стась с утра до ночи тоже по хозяйству, Ганна – малая, и то что-ничто подметет и миски помоет. А этот? Воткнется в свою книжку, не дозваться. Мы люди простые, пан Адам, вы уж простите, но…
– Я понимаю. Нужда.
– И то, правда ваша. Так что, надеюсь, пан не обидится, что Мишка будет появляться к вам на учебу сильно пореже.
– Да что Вы, какие обиды. Ваше право, пани София. Только зря Вы род Вашкевичей называете простым. Вам ли, урожденной, Ясинской, напоминать, какая кровь течет в жилах ваших детей?
– Что было, то быльем поросло. Нет ни тех замков, ни тех угодий. В леса, что принадлежали моим прадедам, сейчас нам ходу нету. Надо было выбирать. Либо достаток, либо… Ничья вина, что и вы, и дед мой, поставили на свободу, от которой получили кукиш с маслом. Так что теперь мы никто и звать нас никак.
