– Агафья, – произнесла она медленно, тщательно отделяя звук от звука, словно предварительно разжевывая слово, и улыбнулась, показывая перепачканные кровью мелкие белые зубы. – Это имя у меня такое – Агафья. Понял, дядя?
– Пусть, – сказал Сергеев равнодушно, – хорошее имя, ничуть не хуже любого другого. Курить хочешь, племянница?
– А ты дашь?
– Дам. Мне не жаль. Детям, конечно, курить вредно, но тебе дам. Тебе уже не повредит.
Агафья рассмеялась звонко и громко, отчего съехала спиной по стене и завалилась на бок.
– Тебе что смешно, – спросил Михаил, вставая, – что курить вредно? Или то, что тебя ребенком назвали?
Он рывком усадил ее поудобнее, вставил между разбитых губ сигарету и щелкнул зажигалкой.
Это было очень важно – физический контакт, механическое движение, акт доверия – рука у беззащитного, израненного лица. Плюс к этому, куря сигарету, человек невольно выравнивает свое дыхание и к нему легче подстроиться. Она связана, и повторять ее позу и движения, мягко говоря, затруднительно. Но в тот момент, когда она выпускает дым… Сколько тайн было раскрыто за совместно выкуренной сигаретой, сколько признаний сделано, сколько предательств совершено.
«Курите, подследственный! – Спасибо, гражданин начальник!»
Снасть заброшена, острый, острее любого рыболовного, крючок заведен за губу. Осталось только одно – вовремя подсечь. Хотя с этой девицей все может оказаться не так просто.
Он закурил и сам, мысленно включив метроном в своем воображении.
Двадцать два, двадцать два, двадцать два…
Струя голубого дыма вырвалась из его губ и заклубилась грозовой тучей в свете керосинки.
Она ответила жидким облачком – неудобно курить со связанными за спиной руками.
И раз… И два… И три…
– Ну так как? Поговорим?
Он слушал капли, мерно падающие на жесть в глубине подвала.
– Не о чем нам с тобой говорить, дядя. Ваша взяла, меня скрутили – и радуйся. А пацаны сбежали – это уже радость моя.
– Есть что скрывать?
– Скрывать всегда есть что…
– Для чего все это? Чего добиваются те, кто тебя послал?
Она ухмыльнулась одним уголком рта, сразу став похожей на картинку из книги, которую Сергеев страшно любил в детстве. Книжка называлась «Звезды немого кино», и была в ней фотография Мэри Пикфорд в роли маленького лорда Фаунтлероя с так же зажатой в уголке рта сигаретой. Только Мэри была рыжей, что становилось видно даже на черно-белой фотографии, с обилием нарисованных на лице веснушек. Но сходство, почти портретное, бросалось в глаза.
– Умоешься. Спроси у Капища, может, оно тебе ответит.
– Хороший совет. И спросил бы. Но где оно – ты мне тоже не скажешь.
– Угадал. Не скажу, конечно. Но ты можешь поискать.
– А если я догадаюсь?
– Твое дело.
– Слушай, Агафья, я очень терпеливый. И у меня есть время. Все настороже, и, если ты надеешься, что ребята тебя отобьют, пойми, что это проблема. Они, конечно, попытаются…
– Можешь не сомневаться, – сказала она с недоброй интонацией, – попытаются.
– Их или застрелят, или покалечат. Все уже сообразили, что и они, и ты – угроза существованию колонии. Прямая угроза. Я еще не рассказывал Максу, что парни запрограммированы, но это неважно.
– Ты уверен?
– Совершенно. Даже если ты пользовалась химией, как твои хозяева делали с тобой, то натренировать их до уровня волкодавов ты никак не могла – просто не было времени. Да и квалификация у тебя не та, иначе бы черта с два тебя взяли. Живой, по крайней мере. Их застрелят, как цыплят. Они были страшным оружием до тех пор, пока их считали своими. А после перехода в другую категорию, в категорию чужих – увы, они почти что трупы, только сами еще того не знают. Нет, не так – не осознают.
