Транс был настоящим и глубоким – точно, без обмана, Михаил даже не ожидал, что девочка так легко в него провалится. По идее, не должна была. Правда, человек, который уже подвергался гипнотическому воздействию и впадал в это состояние хотя бы один раз, дальше был уже легкой добычей для психолога-гипнотизера, но для того и существовала фармацевтика, чтобы такие эффекты «гасить». Добившись сравнительно легкой победы, Сергеев не задумался над тем, не была ли она запланированной, не скрыта ли за этой легкостью ловушка, а должен был задуматься.
Стоило Сергееву попытаться углубиться, перейдя от вопросов-подтверждений к прямому вторжению, как случилось то, о чем он только слышал. Причем не от Мангуста, Мангуст и сам в те далекие годы слушал пожилого одутловатого психолога в старомодных роговых очках и мешковатой гражданской одежде без своего обычного, скучающего выражения лица, что означало с превеликим интересом. А психолог говорил много и с удовольствием, развалившись в мягком кресле, и глаза его за толстыми бифокальными стеклами были непроницаемы. На свете существовало немного аудиторий, в которых он мог свободно говорить о том, о чем рассказывал им.
Но слышать – это одно, а испытать на себе – совсем другое.
В какой-то момент Сергеев начал ощущать дискомфорт – как будто бы невидимая рука легла к нему на сердце и сильные пальцы, словно пальцы хирурга, погруженные в грудную полость, уверенно и безо всякой осторожности коснулись наполненной кровью, горячей плоти. Ощущение было настолько вещественным и неприятным, что Михаил на мгновение «поплыл», утеряв контакт с Агафьей, и, возможно, на свое счастье утерял. Глаза девочки, только что смотревшие на него сонно и почти бессмысленно, ожили и уперлись к нему в переносицу с почти материальной силой.
– Привет, дорогуша! – внятно сказала она мужским, неприятно визгливым голосом.
И рванулась вперед, клацая зубами, как цепная овчарка.
Сергеев прекрасно знал, что Агафья накрепко связана и дотянуться до него не сможет, но все равно шарахнулся в сторону и, не удержавшись на своем колченогом стуле, неловко завалился на бок.
– Мама, мамочка, – это был уже тонкий голосок ребенка, испуганного, беспомощного. – Мамочка, мне страшно!
Тело Агафьи, изогнутое непонятной силой, ползло к нему, словно огромный червяк. Лицо ее, испачканное грязью, кровью, покрытое ушибами, было обращено в его сторону. В глазах снова не было ни тени мысли, только дикий ужас, сметающий на своем пути все преграды.
– Помоги мне, помоги мне, милый, – красивый грудной голос зрелой женщины, невероятно сексуальный, низкий. – Я не могу больше терпеть! Помоги мне…
И пронзительно, так что у Сергеева заложило уши.
– Застрели меня! Убей!
Сергееву, взрослому здоровому мужику, прошедшему многое, стало страшно, как не было никогда в жизни. Ему показалось, что с момента, как он рухнул на мокрый бетонный пол, неловко ударившись коленом, и до того, как он исхитрился вскочить на ноги, прошла вечность. И всю эту вечность на него, извиваясь, ползло это существо с пустыми глазами трупа и разбитым в кровь детским личиком.
Он попятился, не потому, что хотел, а чисто рефлекторно. Сердце билось в горле, а тело, несмотря на царивший в подвале холод, мгновенно покрылось липкой испариной.
Сергеев понял, что происходит, но повлиять на процесс или остановить его уже не мог – тетива была спущена, стрела с шипящим звуком сошла с направляющих и стремительно неслась к цели. Блок, поставленный теми, кто готовил Агафью, сработал безупречно, так мышеловка ломает хребет неосторожной мыши, позарившейся на аппетитный кусочек сыра. Только в этом случае мышеловка была внутри мыши, и сыр был внутри мыши, и смерть мыши была заранее запрограммирована жирными котами, оставшимися в полной безопасности, там, на Севере.
