– Светила Федерации – тоже мне!.. Пары слов связать не могут! – фыркнул парень, пиная ногой ближайшую створку. – О! Мой модуль!.. Отсюда-то точно не выпрут.
Он с нетерпением протиснулся внутрь, и взору мошенника предстали пузатые камеры жизнеобеспечения, резко выделявшиеся своими силуэтами на фоне самосветящихся белых стен. Двое пассажирских мест уже были приведены в рабочее состояние, о чём свидетельствовал тонкий слой конденсата на их матовых корпусах. Третья камера, очевидно, предназначалась его жертве, а у последней стояла миниатюрная короткостриженая девушка в серо-голубом платье свободного покроя. При таком освещении кожа её выглядела неестественно бледной, а небрежно уложенные лиловые волосы походили на парик, надетый на голову статуи. Характер у незнакомки оказался таким же холодным, как и внешность: не удостоив вошедшего и каплей своего внимания, девушка шагнула внутрь камеры и принялась аккуратно оправлять складки платья.
Парень же вместо комплимента или хотя бы нейтрального приветствия (она всё-таки была его последней надеждой узнать что-то об Экат) в голос ляпнул:
– Фига у тебя уши!
Девушка обернулась на звук, но ничего не ответила. Глаза цвета аметиста, холодные и беспристрастные, скользнули по его щуплой фигуре с неподдельным равнодушием, и незнакомка шагнула внутрь камеры.
Парень понял, что близок к полному фиаско, и опрометью метнулся к ней.
– Ты это, извини! Я первый раз лечу! Нервы, всё такое!.. А тут все такие важные… – эхом разнеслась по тесному модулю его сумбурная речь. – Как прилетим, ты подожди меня, а?.. Мне больше не на кого положиться!
Напрасно он попытался разжалобить габбро: представители этого вида во всём руководствовались законами логики, и чужие заботы, если только они не являлись частью работы, их не касались. Она и так проявила излишнее участие, озвучив перед тем, как закрыла свою камеру, что все необходимые инструкции учёному по прибытии предоставит куратор.
Парень счёл такое поведение плевком в душу.
– Прилетим, я с тобой иначе поговорю! – раздосадовано выкрикнул он, ударяя со всей дури кулаком по гладкому покрытию, но тут же сморщился от боли: скорее бы сломалось его запястье, чем прочный материал камеры.
Мошеннику больше ничего не оставалось, кроме как занять своё место и довольствоваться тем фактом, что он на борту. До цели осталось всего одно сновидение.
Некоторые перелёты длились по пятьдесят шесть часов. Мало кто смог бы вынести столько времени наедине с самим собой, будучи изолированным в тесной камере жизнеобеспечения, но Кодаму Кантон такая перспектива устраивала.
В последние годы девушке довелось много летать, и она научилась настраивать камеру так, чтобы не тратить время впустую, а именно снижала дозу погружающей в гибернацию смеси до минимального значения, воздействуя тем самым только на свой метаболизм. Сон габбро при этом оставался осознанным, что позволяло производить в уме любые эксперименты и вычисления. Отсутствие ощущений, повергавшее многих в панику, Кодама принимала за благо: так тело больше не отвлекало на себя ресурсы мозга. Замкнутое пространство её также не страшило. Аскетичная обстановка камеры напоминала девушке родную спальную ячейку: такая же голая и чистая, только ещё компактнее.
Кодама привыкла обходиться малым, потому как это был один из принципов существования габбро. У девушки даже не было собственного имущества: её всем обеспечивал работодатель.
