Пепиньерка подошла к ней и, стараясь разнять ее руки, с досадой продолжала:
– Ведь ты не дома; иди и садись сейчас, слышишь? Здесь куражиться не позволят!
Она разняла ее руки и взяла крепко в свои.
Варя беспомощно осмотрелась, как бы ища защиты, но в комнате, кроме нее и двух ее врагов, никого не было. Она вырвала свои руки и, закинув их на голову, крепко сжала их на затылке и что было сил закричала:
– Не надо, не надо, душечка, пожалуйста, не надо!
Молодая девушка остановилась на минуту и, дернув Варю за плечо, произнесла с досадой:
– Противная девчонка! Вот выдрать бы тебя!
Она с досадой дернула Варю за волосы и отчетливо проговорила, сдерживая, насколько могла, свое раздражение:
– Пойми ты, что тебя надо остричь, здесь с космами твоими тебе не позволят оставаться. Если ты не уймешься сейчас же, тебя остригут насильно. И не только волосы, но и уши отрежут!
С этими словами она положила свои руки на плечи Вари. Девочка, почувствовав ее прикосновение, еще теснее прижалась к стене и, уцепившись за железную перекладинку кровати, закричала неистовым голосом…
– Что тут такое? Что за шум? – вдруг раздался встревоженный голос, и в комнату почти вбежала женщина лет тридцати пяти, среднего роста, худенькая, очень сутулая, так что на первый взгляд казалась горбатой, с бледным серьезным лицом, большими темно-голубыми глазами, светлыми длинными ресницами и массой золотистых волос, гладко причесанных спереди, а сзади закрученных в косу, с трудом умещавшуюся на маленькой голове.
Варя тут же замолчала. И она, и пепиньерка, и Софьюшка, стоявшая поодаль, молча и смущенно смотрели на так неожиданно явившуюся помощь или помеху – этого они еще не знали.
Вбежавшая дама была Марина Федоровна Милькеева. Она быстрым взглядом окинула сцену, увидела забившуюся за кровать, растрепанную и испуганную девочку, смущенную пепиньерку и горничную, стоящую с ножницами, и тотчас же поняла, в чем дело.
– Что вы тут делаете? – обратилась Милькеева по-французски к пепиньерке.
– Елена Антоновна приказала остричь вот эту новенькую, а она не дается, злится, – начала объяснять молодая девушка, покраснев.
– Je dois vous dire, mademoiselle, que vous méritez fort peu la confiance de votre dame. Retournez à votre service. Je me charge de l’enfant[36], – сказала Милькеева голосом, не допускающим возражения.
– Я не могу этого сделать. Мне приказано отвести ее в лазарет, к сестре, после стрижки, – нерешительно сказала пепиньерка тоже по-французски.
– И прекрасно. Я исполню это за вас и вечером объяснюсь с Еленой Антоновной. Можете идти. Да, впрочем, на какое время позволено оставить маленькую у сестры?
– До семи часов, – ответила молодая девушка с нескрываемым неудовольствием и, быстро повернувшись, пошла из дортуара.
– С чего она так расплакалась? – спросила Милькеева Софьюшку.
Софьюшка рассказала все, как было, и добавила:
– Она больше от страха, очень уж напугала ее Бунина.
– Ты о чем плакала? – спросила Марина Федоровна Варю, подойдя к ней.
Варя подняла на нее глаза и узнала в ней ту даму, которая экзаменовала сестру, а потом спросила, сколько ей лет.
– Эта… большая… девочка… хотела мои волосы отрезать, – ответила Варя, торопясь, заикаясь и подбирая губы, чтобы не заплакать.
– Ты была в классе? – помолчав минуту, спросила Марина Федоровна. – Видела там девочек?
– Видела, много-много, – сказала Варя нараспев и посмотрела прямо в глаза классной даме.
