Я очень огорчилась, когда жареную рыбу, почти всю, пришлось выбросить, оказалось – хотят картошки с котлетами и каши. И чтоб в каше – много масла и сахара.
С деньгами просто катастрофа. Первое время продавала книги – а домашнюю библиотечку я начала собирать ещё на первом курсе. Студенческая традиция – тратить ежемесячно хотя бы пятёрку на книги (две-три штуки) – теперь меня буквально спасала: библиотечка у меня более чем за десять лет скопилась уже вполне приличная. Были и книги, которые уже стали библиографической редкостью. И вот теперь все эти сокровища (полная подборка классиков мировой физики и математики, редкие книги по философии) постепенно перекочевали в бук. Оставила лишь самых любимых – Гончарова, Бунина, Достоевского, Тютчева и Лермонтова и ещё несколько книг наших физиков и математиков. Однако и этих денег хватило ненадолго.
Прошёл ещё месяц, и снова в моём бюджете зияла устрашающая брешь – ушёл в бук Ландау (многотомный курс теоретической физики), за ним отправились солидные тёмные тома сто раз переплетённых Бугаева, Лобачевского, Колмогорова… Я уже перестрадала к тому времени страшное для меня решение: к теории физики и точным наукам, скорее всего, уже никогда не вернусь – наука не терпит совместительства.
…А я уже знала почти наверняка, что никогда больше не смогу испытать вновь божественное состояние погружения в ясный и чистый мир математической логики и абстракций, – а это, истинно говорю, давало столько ощущений, столько пищи для души и ума, что передать словами просто невозможно. И как всё это помогало жить! Тряская вязкость, зловещая скука повседневщины вдруг отступала, и будто вырастали крылья, дышалось легко и свободно, мечталось сказочно…
Когда кончились и эти книги, продала пальто (семьдесят), сапоги (пятьдесят), заложила в ломбард колечко (ещё тридцать). Всё. Больше продавать нечего. На работу хожу в брюках и лыжных ботинках. А что – если хотите, хиппую. К такому наряду вполне подходит куртка, даже зимой. Так что всё в порядке.
Но и это ещё не всё. Была и такая, чрезвычайно щекотливая статья расхода:
– Оль Николавна…
– Что тебе, Лиль? – Кузя сопит, украдкой стреляя глазами, не подслушивают ли?
Далее следует душераздирающий рассказ о грядущем приезде очередной пятиюродной тётушки, конечно же, из-за границы и о мифическом дне рождения… Ну и прочая развесистая клюква… Вот, наконец, доходим до главного – кто бы дал денег?
– Сколько? – ставлю вопрос ребром.
Однако именно на этом месте у Кузи и начинаются дикие сомнения. Идти или не ходить вовсе… С одной стороны, дарить нечего, в другой – всё-таки родственница в кои-то веки…
– Мне так неудобно, правда… – бормочет она.
Ясно, пятерик, не меньше.
– Так сколько?
– Хотелось бы… духи что ли…
Опс. Это уже десятка!
– Знаешь, я пока не наследница Ротшильда по прямой.
– Да нет же, маленький такой флакончик. Ну, пробные душочки такие вкусненькие. Нюхали?
Что-то больно знакомые интонации начинают звучать – «кефирчику хочешь?»
Кончалось это вымогательство обычно так:
– Ладно, вот пять рублей, больше нет.
– Ой, спасибочки… – И убегает.
На следующий день спрашиваю у благоухающей ландышем Кузи:
– Ну что, понравились твоей тёте духи?
– А у меня нашлась хорошая книга…
Смотрит прозрачными от избытка искренности глазами. Я же думаю: опять Норе придётся отдавать десятку из зарплаты…
В детдоме была очень приличная библиотека – книгами обеспечивали шефы. Но книги растаскивались регулярно, их просто крали и продавали. Библиотеку грабили ночью, грубо взламывая дверь. И отвечала за это ночная. То есть Нора… Была ещё и ночная нянечка. Которая должна была сидеть на диване у входной двери, но она после десяти уже куда-то законопачивалась, и ровно до подъёма её уже нельзя было найти. Потом вдруг появлялась – как раз к приходу воспитателей. Она довольно безразлично смотрела на то, как малышня, встав до подъёма, уметалась на гульки, бурча себе под нос одно и то же:
