А мы с Виталиком были еще маленькие и спали. Не долго! Мы тогда еще не понимали, что нашим мамам хочется спокойно посидеть и отдохнуть, мы думали, что они существуют только для нас, и никогда не устают.
***
Шел сорок девятый год. Четыре года после войны. Только четыре! Но, нам родившимся после войны, она будет казаться чем-то далеким, каким- то ненастоящим. И будем мы ее представлять, как кино.
– Ведь это было не с нами, а с кем-то другим. Когда была война, нас-то еще не было. А значит, это было в другой жизни.
И наши родители, тетушки и бабушки, будут нам казаться солидными, знающими жизнь. И очень трудно будет представить, что были они тогда очень молодыми, и также учились жить, делая ошибки. И так же представляли себе своих бабушек, старыми и умными. Все в жизни идет по одному и тому же кругу.
Мои родители помирились. И решили, что пока отец не устроится прилично, мама и я будем жить здесь в Ильинке. Здесь работа, дом, ясли и родные. Рисковать вторым ребенком им не хотелось.
Крестины, красный капюшон и обезьянка
Бабушка настаивала на крестинах. Это нужно было сделать, пока папа был здесь. И мама согласилась. Хотя, была комсомолкой, и работала в Военкомате, где это не приветствовалось. Поэтому в церковь она не пошла. Туда пошла моя бабушка Мария Ивановна, папа, тетя Вера и крестные.
Со стороны мамы крестной стала ее соседка Лида, и в подарок от нее нам достался кусок красной ткани, из которой мама сшила мне замечательный капюшончик. В комплекте с красными ботиночками, он долго составлял гордость моего гардероба.
– Люлька в красном капюшончике, такая забавная, масенькая, – часто потом вспоминал мой папа, рассказывая о нашей жизни.
Со стороны папы крестным стал его друг, режиссер Птушко, который был с моим дедом в конной армии во время гражданской войны и, благодаря ему, они познакомились с папой. А два дня назад они встретились в ВТО. Фильмы Новый Гулливер, Сампо, Каменный цветок и много других – это были работы моего крестного..
От него мне досталась в подарок огромная обезьяна, около метра высотой, точно повторявшая облик шимпанзе. Ее стеклянные глаза, были, как настоящие, и сверкали на смешной мордочке с оттопыренными ушками. А тельце было покрыто шершавой шкуркой и дополнялось милым, длинным хвостиком. Лапки обезьянки крутились, и поэтому ее можно было и положить, и посадить, и вообще, она казалась живой, доброй и очень умной. Когда я спала в своей кроватке с сеточкой, обезьянка сидела и смотрела, как я сплю. Она видела меня почти с самого рождения. И, поэтому, любила.
– Это трофейная игрушка, – рассказывала мама, когда все удивлялись нашей обезьянке. – Такой, больше ни у кого нет! Только у моей Люсеньки!
***
Папа вернулся в Козьмодемьянск, в надежде уволиться из театра и найти более подходящее назначение, там, где будет интересная работа, семью обеспечат жильем, и зарплата будет выплачиваться. Лида вышла замуж и уехала из Ильинки, а Птушко был слишком известным и занятым человеком. А так, как мы разъезжали по разным городам и театрам, а дедушка умер, связь с крестным оборвалась. Подарки их были от души, потому что они надолго остались в моей памяти и сердце.
Мама, просидев со мной положенные полтора месяца, вернулась в военкомат, в Раменском.
Папа писал нам письма, и присылал деньги. Иногда он выбирался к нам в Ильинку, иногда мы ездили к нему.
