Ко мне подбежал отец, ударил меня кнутовищем по левому плечу и ушёл на улицу за стадом.
На следующий год весной родители купили маленький домик на противоположной стороне огромного села…И была пьянка… молодые мужики насильно вкладывали отцу стаканы с бражкой.
– Ну, давай, Матвей, харя твоя нерусская! Пей, ёб твою мать!
Он быстро кивал головой и торопливо пил. А ему уже подносили самокрутки.
– Кури, Матвей. Ты же мужик. Кури в затяг, поглубже.
Он курил и кашлял, а мужики смеялись, тыкали кулаками ему в лицо, в грудь и требовали, чтобы он вновь пил бражку. Быстро опьянев, Матвей смотрел на меня и пьяно улыбался.
А потом началась обычная для деревенской пьянки драка. Мужики пугали друг друга матерными криками, кривыми гримасами и неуклюже били друг друга. Мать, весело смеясь, оживлённая, радостная, тоже материлась и расцепляла руками мужиков, которые царапали друг другу лица, трясли друг друга «за грудки».
Спали мы все вместе на широком деревянном топчане. И вдруг мать купила железную кровать с металлической сеткой. Кровать можно было пронести от магазина по берегу реки. Но мать повезла её на санях по улице, чтобы все видели. Сани имели в задней части почти вертикальную решётку. И мать стояла на санях, широко расставив ноги и опираясь задом на решётку.
Я бежал сбоку от саней и безотрывно, а иначе я не умел, смотрел в лицо матери. И запомнил её особенно выражение – мрачное, гордое и надменное.
Я всегда на большой скорости подбегал к матери и, запрокинув голову, смотрел пристально в её лицо.
– И чо смотрит, придурок изводённый. Подох бы лучше, – говорила мне мать почти каждый день.
Мать и отец не смогли поставить кровать на крючки, которые находились на «головках». И тогда родители начали орать.
– Да разъяби твою мать! – кричала мать, бросая «головку» на пол. – Что ты за мужик сраный!
Матвей нарочно взъерял себя, чтобы показать матери, что он сам по себе, визгливо орал:
– Хули! Зачем ты её купила?!
И тогда они начали орать, матерно «лаясь», то и дело поминая Бога, Христа и Божью Мать.
Матвей нарочно взъерял себя истеричным криком, конечно, подражая крутым деревенским мужикам, которые без крика и мата не умели говорить. Мать дёргала из стороны в сторону части кровати…
До того, как родители купили домик, мы всегда жили в чужих домах, и родители никогда не ругались. А едва мы вселились в своё жильё, как они тотчас начали «лаяться». Шла борьба за власть, вначале на матах, а потом они схватились в драке. И мать расцарапала ногтями лицо Матвея, сверху вниз широкими полосами. И он, стыдясь соседей, уходил на работу через огород и по берегу реки. А возвращался домой в сумерках или ночью, чтобы люди не увидели бы ободранное лицо.
Мать очень гордилась и хвасталась перед соседками, что она била Матвея.
– Я бью своего мужика. А ваши мужики вас бьют!
Но соседские мужики были добытчиками, умело вели своё хозяйство. А у нас крыша домика была дырявой…Начались дожди. Я с визгом бегал с банками, чашками и подставлял их под струи воды, что непрерывно струились с потолка. А мать тяжело вздыхала и говорила Матвею:
– Поднимись наверх, сделай по-доброму крышу.
Матвей сидел за печкой – буржуйкой и молчал, натянув на лицо замасленную кепку или замасленную шапку. А если мать посылала его за водой на речку, он бросал вёдра в огород и убегал на улицу.
В начале лета они начали лепить ограду в конце огорода, вдоль берега Оби. Мать и отец вбивали колья в землю, делали неглубокие ямки, наливали туда воду и снова вбивали в ямки колья. Брызги летели по сторонам.
