– Ну и ладно… Я пойду, – с трудом пряча свою обиду, произнес Семен Михайлович. Настя проводила его до двери, закрыла дверь на цепочку, так делал всегда дед, когда знал, что уже вряд ли кто-нибудь придет, и испытала какое-то новое чувство: щемящая боль смешивалась с каким-то новым чувством, как будто не она, но за нее дали сдачи, и каким-то образом этот удар достиг цели.
С этим чувством она прошла на кухню и взглянула в окно. С качелей напротив дома спрыгнула стройная девушка с каштановыми волосами и направилась к Семену Михайловичу. Он, поддерживая ее за локоть, пошел с ней рядом, вскоре они пропали из виду.
«А ты как хотела?!» Это был не вопрос, а укор себе. Настя вернулась к деду. Дед сам взял ее за руку, открыл глаза, смотрел перед собой:
– Тебе плохо, Настя?
– Да, плохо. Всё так навалилось, не знаю, что и делать, – слёзы размывались по ее лицу вместе с тушью и не очень связанными словами. – Если развод, то, представляешь, суд… А что с квартирой? А с работой, деньгами? А вдруг у меня не будет хватать денег на красивые туфли для Таши?
– Настена, причем здесь туфли?
– Не знаю. Я хочу, чтоб у Таши были красивые туфли.
Дед вздохнул:
– Не горюй, Настена. Господь уладит, – он помедлил, а затем попросил, – если тебе нетрудно, пожарь мне картошки.
Настя вздрогнула и замолчала, даже ее слезы замерли от неожиданности.
– Картошки… – она не переспросила, а просто повторила вслед за дедом с его же интонацией. – А тебе можно?
– Можно… Мне теперь всё можно.
Настя пошла на кухню. Привычными движениями умелой хозяйки почистила картошку, порезала ровными дольками, поставила на плиту сковороду, налила в нее масло. И вспомнила…
Да, ей лет шесть. Дед зовет ее на кухню.
– Ну что, Заяц Длинные Уши, давай жарить картошку?
– Но я не умею.
– Так я тебе буду помогать, договорились?
Настя не очень представляла весь этот процесс превращения чумазых головок в соломку с золотистой корочкой. Но то, что дед предложил, было замечательно, и отказаться от этого было никак нельзя.
– Ладно.
– Для начала почистим картошку. Я возьму это на себя. А ты потом будешь жарить.
Ловко орудуя ножом, дед среза́л кожицу, и она завивалась новогодним серпантином. Ей вспомнилось, как было страшно смотреть на мелькание ножа в дедовых руках. Казалось, что нож, направленный прямо в ладонь, сейчас обязательно дойдет до нее и разрежет руку, а у деда и так не было половины указательного пальца на правой руке. Но ничего не случилось: картошка превратилась сначала в круглые лысые головешки, а затем в светлую соломку.
– Ну вот, Шелковая Шерстка, можешь жарить. Сейчас только огонь зажгу да масла в сковороду налью, ладно?
Завернутая в бабушкин фартук, Настя угукнула в ответ и замерла, она почти не дышала, наступал торжественный момент. Дед выкладывал соломку на сковороду, вставши вполоборота, так, чтобы загородить собой Настю от возмущенно шипящего масла,
– Ну все, Белая Кошка Голубые Глаза, я иду за газетой, а ты жарь.
Дед закрыл крышкой сковороду, вручил главному повару деревянную лопатку и вышел в подъезд. Застыв как на посту, Настя не представляла, чем именно она может помочь картошке, чтобы та пожарилась, но и оставить порученное ей дело не могла. Через несколько минут дед вернулся, увидел Настю с ее деревянным флажком.
– Как картошка? Не готова? Давай я ее переверну, – дед поворочал лопаткой и открыл бочонок с солью. – Посолишь, ладно?
