Почти перестав дышать, превращаюсь в одно сплошное ухо. Конечно же, я прекрасно понимаю, что помочь моей второй матери (а именно таковой я и считаю тетю Леру), не смогу, как бы того ни хотелось. Но одна только мысль о том, что Лекса можно спасти, уже невероятным образом согревает душу. Он должен жить!
– Доченька, у Алешеньки есть брат...
Услышанное дальше – повергает меня в шок окончательно. Я бы никогда в жизни не смогла себе представить, что Черкашина (Колесникова в девичестве) Валерия Юрьевна способна на такое. У меня буквально перехватывает дыхание, да так, что я не могу вымолвить ни слова. Лишь продолжаю напряженно слушать булькающий голос, запоминая каждую мелочь.
– Прошу… – едва слышно хрипит женщина и всё внезапно стихает.
Ошарашенно смотрю в огромные, остекленевшие открытые глаза, и медленно приходит осознание, что её – больше нет… А следом и понимание того, что я нахожусь в одной квартире с останками близких людей, бьет по голове и мой мир меркнет.
Ворон
Я злюсь? Нет, я бешенстве! Гребаная сучка! Как у какой-то провинциальной девки получается так играть на моих нервах?! Выпорю! Потом выебу хорошенько, чтобы с неделю ходить не могла, только ползать до туалета и назад, а кормить с ложки буду. Окрепнет – повторим экзекуцию, чтобы усвоила раз и навсегда, что так делать НЕЛЬЗЯ! Мать вашу!
– Слыш, обсос мелкий, – обращаюсь к побледневшему манагеру. – Прямо сейчас пробиваешь тот номер, на который звонила моя малышка минуту назад и даешь мне его месторасположение.
Наверное с минуту ничего не происходит. Этот стриженный, с куцей челкой чмошник вообще никак не реагирует на мои слова. Хотя, судя по зависшему выражению на тупой морде, тихо гадит в штаны. Да и по запаху, видимо, так и есть.
– Ты бессмертный что ли?! – рычу, улыбаясь во все тридцать два зуба.
– Ттттаккк ннннельзззя, – заикась, подает голос уродец.
– Нельзя ссать на провода, или грубить дяде, а знаешь почему?
– Пппочччемммууу?
– Да потому что оба ка-ак ебнут!
Если доселе молокосос еще не обосрался, то это произошло прямо сейчас. Я по звуку понял, и вонять стало жестче.
Блядь. Я бы сам нашел нужную информацию, только времени у меня нет.
– Давай проще. Какая у тебя зэпэ здесь за месяц? – смягчившись, спрашиваю, стараясь не делать лишний вдох. Повезло, что этот малек не допер, что можно ментов вызвать.
– Ппппятьдесят ттттысяч, – мямлит чмошник.
Пиздит. Ну реально бессмертный. Но возиться времени вообще нет.
– Даю сто, прямо сейчас, наличкой, а ты мне всего один адресок, а? – на кол бы его в лесу посадить, чтобы насекомые сожрали, однако моя Иля стоит гораздо дороже. – Ну и лицо мое из памяти стираешь, а потом записи подотрешь, ладушки?
– Ддддвести, – словно на миг осмелев, выдыхает лошпед.
Я даже почти охреневаю. Он где-то эликсир бессмертия успел хряпнуть что ли?
– Сто, и твое ебало сохранит товарный вид, – и видя, что тонкие кривые губешки приоткрываются, чтобы что-то еще промямлить, довольно грубо добавляю: – А торганешься еще – загоню тебе твой термос в задницу и сам влезу в систему.
– Идет! – слишком бодро кивает обсос. – Деньги вперед.
– Наебешь – на корм рыбам пойдешь, – напевая себе под нос, но так, чтобы ссыкло учуяло мой настрой, отсчитываю двадцать бумажек с изображением Хабаровска. – Тебе прямо под камерами отдать или на улицу выйдем?
– Так камеры третий день как не работают, – отмахивается уродец, не вовремя осознавая, что именно он только что произнес.
