Как же я хочу…
И боюсь…
И...
Громов спустился губами по скуле на мою шею. Покусывая, посасывая и зализывая рану языком, целуя ниже, прокладывая дорожку из поцелуев, подбираясь к ключице…
Прошептал:
– Какая же ты еще мелкая, Янка…
Я замерла, балансируя на чертовой грани, зажмурилась, чувствуя, как по позвоночнику прошиб разряд тока и между ног заныло. Адски. Но это “мелкая” красным светом бьет по нервам, и я упираюсь Громову ладонями в грудь.
– Ч-что? – голос, как у прокуренной девицы.
– Мелочь, говорю, импульсивная, – шепчет Громов, упираясь лбом в мой лоб. – Ты ведь сама не понимаешь, что творишь, девочка.
– А… а ты, надо полагать, понимаешь, да?
Несмотря на пожарище возбуждения внутри, злость находит, откуда пробиться. Да такая, что я даже нахожу в себе силы сдвинуть скалу мужчину. Оттолкнуть от себя. Дерганно, дрожащими руками поправляю задранную рубашку и бросаю взгляд в зеркало. Мамочки…
Как я вообще в таком виде из туалета выйду? Глаза безумные, щеки красные, волосы во все стороны торчат, а губы… про них лучше вообще молчать!
– Кто тебе этот пацан, Яна?
Звучит требовательно. Перевожу взгляд снизу вверх на Дениса. У него видок не лучше моего, еще и рубашка расстегнута, а к ней вдобавок и ремень на брюках в петлях болтается. Это-то мы когда сделать успели?!
– Я тебе уже сказала, “кто”, – сердце трепыхается в груди, ноги как ватные.
– Не верю.
– Ваше право, Денис Игоревич.
– Денис Игоревич, значит? – зазвенела в голосе сталь.
Денис
Вытащить из петель ремень, что ли, и хорошенько ее выпороть? Тем более, он все равно уже расстегнут ловкими пальцами этой мелочи. А искушение перевоспитать свою знойную зазнобу просто невыносимое!
Мозг уже с энтузиазмом рисует картинки, как я исполосую ее попку вертлявую.
Шлепок за шлепком...
А потом зацелую.
Сначала одну упругую половинку…
Потом вторую...
И… млять! Член колом. Зуба аж сводит, как давит. Янка, соответственно, все это видит, глаза ее округляются, устремляясь в район моей ширинки, и мне приходится поумерить пыл. Со всей дури врубить ледяную воду в кране и брызнуть на лицо. Недобро глянув в зеркало на притихшую у меня за спиной дочурку Ленки.
Неправильно это все. П...ц как неправильно.
Ох, чертова Яна!
Устроила тут спектакль. Спровоцировала. Как вообще с ней можно с холодной головой оставаться? Никакого воспитания и чувства такта. Неужели ее грозный батя ей никогда не объяснял, что нельзя до ручки взрослых дяденек доводить? Они и ответить могут. А еще хуже – просто взять свое. Потому что не каждый обладает таким, с*ка, благородством, как я.
Сожрал бы ее всю. Коза!
– Ты так на меня смотришь, что я уже с жизнью прощаться начинаю, – пискнула мелочь.
– Правильно, Елагина. Прощайся, – рыкнул я, стягивая грязную рубашку и отшвыривая ее на раковину. – Еще раз мне на глаза с этим своим Шершневым попадешься…
– Шмелевым.
– Однохерственно, – бросаю, застегивая ремень на брюках. – Увижу вместе, урок полового воспитания устрою. Долгий и со всеми подробностями. Поняла?
– Я вообще-то с Вадиком в одной группе учусь, – задрала нос малышка. – И он друг нашей семьи, так что не тебе мне указывать…
– Господи, Янка! – покачал головой, губы поджимая, – какая же ты еще лялька, честное слово.
– В Сочи тебя это не смущало, однако. И я не лялька!
– Лялька. Самая натуральная капризная лялька.
Ребенок совсем. Глупый и несмышленный. С охрененными формами и уносящими напрочь огромными глазами, но ребенок. Как я этого в Сочи умудрился не заметить, самому удивительно. Сперма, видать, совсем мозг залила.
