Кроме тепла, температуры человеческого тела в обшивке устройства для отдыха, и явно почти горячей поверхности бессодержательного приспособления для чаепития, среди помещения угадывалось другое тёплое существование пока безвестной живой души, Бог знает для чего уготованной. Что-то неведомое, но с оттенком положительного настроя незаметно укрывалось между знакомыми вещами. Присутствие этого теперь вовсе бестелесного предмета, нового среди прочего, расположило к себе особое внимание нашего героя. И оно, бесплотное бытие какого-то природного вещества уже спонтанно запало внутрь сознания постоянного обитателя тесной комнатки. Или по благопритобретённому праву заняло всю квартиру без остатка.
Так или иначе, но давала о себе знать несомненная перемена в жизни человека, похожего на античного Копьеносца.
«Фата Моргана», – подумал человек, не шевелясь.
Нет, для антинаучной мистификации в доме, где нашёл хрупкое уединение наш персонаж, – место не предусмотрено. Это мы знаем и утверждаем наверняка. Жилище сие состоит из нескольких комнат. Их, кроме Дорифоровой, пожалуй, две-три. Чужие. Интересы нашего жильца не затрагивающие. Наглухо заперты, необитаемы давно, что кажется тоже очевидным. Даже краска на дверях таинственных горниц потрескалась густой сеточкой, а кое-где и облезла. Кому принадлежат пустующие пространства, никто не знает. Хозяева никогда не появляются в них. И оттого наш герой привык здесь жить одиноким. Хорошо ему. Когда где-нибудь живёшь один-одинёшенек, – никто тебя ни чем не притесняет, никто не развлекает, и не заставляет уклоняться от основного твоего занятия. Свободно себе трудись. Хотя, подобные области не угнетающего одиночества, те, что удалены от суетного мира, порой они располагают и к ничегонеделанию. Там не грех и подремать среди дня. Если нет гостей. Одиночный квартирный обитатель (ему это казалось) тем же часом мало-помалу погрузился в сон. Из-за лёгкого потрясения. Или готовое тепло от кресла тому заметно поспособствовало.
– Нет, брат, – услышал жилец-одиночка со стороны сна чей-то знакомый голос, – нет, брат, и ещё раз нет.
В лощине вдоль ручейка паслись овцы, а на ветвистом кусте облепихи сидел человек. Он-то и посылал кому-то невидимому невнятные возражения. А овец, уткнувших головы в траву – так, негусто. Сколько? Дорифор начал их считать, и после одиннадцатой или двенадцатой уснул покрепче, лишаясь при этом удовольствия созерцать картинку. «Милый, мой милый», – пронеслось вдали, и округа смолкла.
Проснулся Копьеносец как-то вдруг и, по-видимому, оттого, что вспомнил о чае. Сразу же дотянулся до стола и взял чашку, ту, которая оставалась полной. Не за ручку взял, а за туловище, украшенное виноградным рельефом. Фарфор на ощупь оказался прохладным. И насыщенность сосуда перестала быть угрожающей. Пригубив чаю, бывший гостеприимный хозяин ощутил прохладу и на языке. Значит, поспал по-доброму. «Зелёный чай дозволительно пить и холодным», – подумал он, – «китайцы такой даже больше любят». Отпив ещё, но теперь крупными глотками почти всё содержимое сосуда, отставил чашку подальше, подтолкнув ею раскрытую вниз лицом, по-видимому, недочитанную книгу, и передвинул заварной чайник, пытаясь им заслонить недопитый холодный чай от затуманенного взора. «Но мы же не китайцы», – он снова подчеркнул национальную разницу в манере чаепития, не находя наслаждения от вкуса напитка. С другой стороны стола, из-за лёгкого натиска обронился несомненно самый нужный предмет подобно недавней самой нужной мысли. Поднимать не хотелось.
