– А давай, – переглянувшись со мной, дает добро Кук, отправляя Милса к стойке.
Я же встаю со стула, чтобы стянуть с себя длинный трикотажный кардиган крупной вязки. Наконец-то мне становится тепло и даже как-то непривычно и словно по-семейному уютно в этом небольшом, но очень милом заведении, где на столах лежат бело-красные клетчатые скатерти, стоят вазочки с цветами, салфетницы и солонки, на стенах висят симпатичные натюрморты, нарисованные явно от руки и с большой любовью, а при входе встречает радушный персонал, улыбаясь и приветствуя, как своих родных.
Не знаю, то ли на мне так сказалось всё произошедшее со сводной сестренкой, а ее последующий необдуманный шаг напрочь расшатал нервную систему, то ли все же довела ужасная погода, но я не прекращаю мерзнуть, как бы тепло не одевалась.
Меня то и дело знобит и сотрясает, как в лихорадке.
На улице всего лишь конец первого месяца осени, а чудится холод такой, что хочется уже достать зимние вещи. Да и сильные ветра с частыми дождями не добавляют радости, как и солнце, то и дело спешащее спрятаться за тучами.
Город, такой живой, веселый и радостный по весне, теперь напоминает серый унылый муравейник. И лишь по ночам, когда всю серость скрывает сумрак, а вокруг зажигаются тысячи и тысячи разноцветных огней иллюминации, а из приоткрытых дверей ресторанов, клубов и кафе раздается веселая музыка, становится немного симпатичнее. Хотя я все больше чувствую себя в нем одинокой и никому ненужной, потерявшейся и заблудившейся щепкой в океане.
Пожалуй, единственное, что не дает окончательно угаснуть и потонуть в жалости к себе, это горячее желание отомстить убийцам сестры, да дружеское общение с Кук и Милсом.
– Так, надо, пожалуй, Зулечке позвонить, – взмахивает рукой Джастина, имея в виду свою десятилетнюю дочку, которая получила травму при рождении и осталась инвалидом из-за халатности акушерок, неправильно принявших роды.
– Привет ей от меня передавай, – киваю с улыбкой и поднимаюсь, чтобы пойти помыть руки. – Я скоро, – показываю глазами в сторону санблока.
– Конечно, – соглашается приятельница и мгновенно пропадает для всего мира, услышав голос родного ребенка.
Не признаюсь даже себе, но по-доброму завидую Джастине, потому что у нее есть с кем разделить тепло души, о ком заботиться, есть тот, кто любит ее, к кому она бежит домой, сверкая пятками, кого балует вкусными завтраками, и кто дарит ей волшебство улыбки.
Кук – вообще молодец, она – боец, пример настоящей сильной женщины, не опустившей руки, когда судьба дала ей тяжелейшее испытание болезнью дочери. Она справилась, пережила годы, когда они вдвоем с Зулей, не имея ни одного родственника, перебирались из одной клиники в другую, надеясь на поправку, и даже смогла финансово встать на ноги, устроившись удаленным редактором в небольшой только развивающийся журнал, который за несколько лет шикарно раскрутился и стал очень популярным изданием.
За своими мыслями успеваю посетить санузел и вымыть руки, а когда выхожу в коридор, сама не понимаю, как в кого-то врезаюсь. Точнее, это меня чуть ли не сносят с ног, проносясь мимо.
– Извините, – пищу, испуганно прижимая руки к груди, где заполошно стучит сердце, и оборачиваюсь вслед высокому мужчине в длинном темно-сером плаще.
Удивляет не столько его бескультурье и то, что меня и мои слова попросту проигнорировали, сколько факт, что он направляется не к центральной двери, через которую в кафе попадают все посетители, а в сторону черного хода, куда бегают на перекур официантки.
