В последнее время Люба не выходила из дома, ей было трудно спускаться по ступенькам, а про то, чтобы подняться по ним обратно, и вовсе речи быть не могло. Как-то днём, когда они остались с матерью вдвоём, Люба присела на кухне.
Мама готовила борщ, от запаха капусты Любу сильно мутило, но она сама попросила кисленького борща. Люба сначала сидела молча, изредка вздыхала, а мать радовалась тому, что дочка молчит.
Потому что ничего хорошего дочка сказать не могла. И никто не осудит её за это. Страшно, когда знаешь, что скоро умрёшь, а ничего поделать с этим не можешь. А от этого становится ещё тяжелее.
Где-то в глубине души ещё слабым огоньком теплится надежда, что вот-вот придёт избавление от тяжкого недуга. Что вот-вот… ещё чуть-чуть… Но Любе с каждым днём становилось всё хуже.
Валентина Петровна за эти полгода резко сдала. Нет большего горя, чем смерть своего чада, которое угасает на твоих глазах, и ты в этой беде не помощник. А горя прибудет вдвойне, детки после Любы останутся.
Спора нет, у них отец есть, но кто его знает, как Николай поведёт себя после смерти жены. А вдруг, и правда, женится? А скорее всего, что непременно женится. Ему и сорока нет, что он жизнь вдовцом проживать должен?
Само собой, не должен. Остаётся только надеяться, что не стерву какую в дом приведёт. Что-то ни одной доброй мачехи ещё не было. Валентина Петровна тяжело вздыхала, и за что им такое наказание?
Люба тихонько стукнула ладонью по столу, мать оглянулась.
–Что, дочка? Чайку налить?
Люба отмахнулась.
–Не надо. Мам, я тебя попросить хочу…
–Проси, доченька. Всё, что хочешь. Всё, что смогу.
–Очень даже сможешь.
–Так, говори, чего надо.
–Я…
Люба шумно выдохнула.
–Купи лекарства.
–Конечно, куплю. Что-то новое прознала? Купим, что скажешь, лишь бы тебе легче стало. А вдруг, и правда…
–Это не для меня.
–А что, кто-то ещё захворал?
–Я Кольку хочу отравить.
Валентина Петровна выронила из рук ложку, которой мешала в кастрюле с борщом. Охнула и присела рядом с дочерью.
–Любаня, что ты говоришь! Выбрось такие мысли из головы. Это же тяжкий грех, даже думать про такое не моги! Бог не простит.
–Да? А чего Бог допустил, что я умираю?
–Ну… на всё воля божья.
–Вот, и я о том. А я не хочу умирать, зная, что Колька себе новую бабу заведёт. Пусть и он со мной вместе…
Мать встала.
–Нет уж, дочка, в этом деле я тебе не помощница. Грех на душу брать не стану. Отбирать у детей отца! Это надо такое придумать.
Люба опустила голову.
–Ну, и не надо.
Она медленно поднялась и направилась к выходу. В дверях обернулась.
–А я Зойку попрошу. Напишу на бумажке лекарство, денег ей дам, она мне его купит. И ей за это ничего не будет, маленькая она ещё.
Валентина Петровна заплакала.
–И не жалко дочку? Как она с этим жить потом будет, зная, что своими руками отца родного убила?
–Она убивать не будет. Только лекарство купит. И знать ничего тоже не будет. Что уж, я совсем дура, что ли, дочке такие страсти рассказывать?
Мать гневно топнула ногой.
–А ты и детей тогда тоже отрави! А что? Пусть все с тобой на тот свет переселяются. Чем не замечательная идея?
Люба нахмурила брови и ничего не ответила. Но по её лицу пробежала тень, и Валентина Петровна прикусила язык. Вот, дура старая, сама дочке грешные мысли подсказала. Нужно теперь за дочкой приглядывать.
Люба вышла, а мать присела на диванчик и замерла. Дочь свою она хорошо знала, если той в голову что втемяшится, это никаким колом не выбьешь. Если только крепче не вобьёшь. Нужно что-то делать.
