Я постоянно удивлялась тому, как легко Саймон находит темы для разговора, и постепенно мне стало казаться, что он просто слишком долго ни с кем не разговаривал по душам. Поэтому сейчас, со мной, он старался говорить как можно больше. После таких размышлений, я и поставила перед собой цель: во что бы то ни стало, развести парня на улыбку или, если звезды выстроятся в особой последовательности, даже на смех. Заговорить с Саймоном об их отношениях с братом, или еще о ком-нибудь из его семьи, я не решалась, хотя и сгорала от любопытства после его обещания раскрыть тайну. Можно было бы расспросить Тима, ведь он наверняка в курсе многого, но так хотелось докопаться до всего самостоятельно. Потому что… размышлений о странностях в поведении Саймона было слишком много. Они ютились у меня в голове практически постоянно. Теснились, перебивали друг друга и вводили меня в замешательство.
Во-первых, я не могла не оценить его манеру вести себя и его своеобразный стиль. Вчера он мог носить рубашку и быть эталоном элегантности, а сегодня мог явиться в школу в солнечных очках и мотоциклетной куртке. Такое разнообразие в его образах (или настроениях?), которое я успела заметить, расположило к нему если не всех, то по крайней мере большую часть девчонок из школы. Я не раз видела, как кто-нибудь из представительниц слабого пола томно закатывает глаза при виде Саймона. И это при том, что он точно никого вокруг себя не замечает. Это жутко раздражало.
Во-вторых: сначала я считала парня просто чересчур высокомерным. То как он общается с людьми, то, как смотрит на окружающих – с каким-то презрением или равнодушием – все это было очень непривычно. Но потом я поняла, что всему виной его замкнутость, молчаливость и… одиночество? Рыбак рыбака видит издалека. Саймону абсолютно не нужны все эти люди. Потому он никак не проявляет себя с ними (за исключением Тима и, пожалуй, Кевина, реже с моими подругами). Лучше дать понять о своем полном безразличии сразу, нежели притворствовать. А притворщиком Саймон точно не был. Он… он темная лошадка. Поди разбери, что творится у него в голове.
Задача выдавить из Саймона какое-нибудь подтверждение того, что человеческие эмоции в нем все еще живы, была важной, но не первоочередной. Даже общение с Грегом и подругами отошло на второй план после того, как в среду вечером мама закатила что-то вроде семейного съезда за круглым столом с покупной индейкой. И, говоря семейный, я имею в виду не только что приобретенную семью, а наоборот, восстановление всех прежних связей. Раньше я что-то не замечала за ней подобных рвений, и этот факт напрягал. С момента нашего переезда она даже толком не позвонила сестрам, а теперь вот ужин: мама решила пригласить в наш новый дом моих теть со своими семьями. Многим надо было познакомиться (Тим и Кевин не общались с маминой родней), а кому-то встретиться после долгого перерыва (я и забыла, как выглядят мои двоюродные братья и сестра). Этого ужина я боялась почти так же, как перехода в новую школу. Виной всему были, конечно же, мои неуверенность и закомплексованность. Они, к моему великому огорчению, никуда не делись даже после общения в самых высоких школьных кругах. Дома я все же была самой собой: то есть все той же застенчивой и неуверенной в себе девчонкой с комплексом неполноценности и склонностью к самобичеванию.
