Они вышли из автобуса и увидели дружную гряду гор, отступающих в сторону (…). Увидели высокую насыпь железной дороги, осыпанную белым доломитом и поезд «Москва-Владивосток». Читатель отсюда может догадаться, что они находились где-то между Москвой и Владивостоком. В отдалении они увидели холмы, бледные наносы песков с воткнутыми в них сосенками. Это была Сосновка, дикий лес самого удивительного вида. За одним высоким наносом, чуть поросшим сухой травой, они и укрылись. Крышечкина сняла бело-малиновую куртку «Everose» и постелила ее внутренней стороной к песку, чтобы уберечь внешнюю парадную. Было тепло. Господин Ч. размотал и снял свой полосатый шарф, но куртку не снял. Она у него была такая дорогая, что пачкать ее было нельзя. На свой полосатый шарф Крышечкина положила еду и поставила два пластиковых стаканчика. Господин Ч. разлил вино и ничего не сказал. Молча они выпили. Может быть потому молча, что слово сказанное есть ложь. Мимо них, испуганно косясь, прошел мальчик лет двенадцати, с ранцем. Он шел откуда-то издалека в сторону недостроенных домов с башенными кранами. У домов стояли вагончики. Мальчик был домашний, русский. В вагончиках если и живет кто, то строители из Средней Азии. Мальчик шел и все оглядывался. Потом дальше мальчика прошел мужчина простецкого вида. Потом слева внизу остановился серебристый внедорожник. Из него вышли парень с девушкой и стали ругаться. Они были далеко, и слов не было слышно. Девушка сидела на корточках, такая привычка есть у заключенных. Может быть, она до этого сидела в тюрьме. Потом они уехали.
Господин Ч. и Крышечкина еще налили вина и выпили. И пролили часть упаковки на расстеленный шарф. И съели по банану. Потом сыр и хлеб. Впереди стояла сосна, ствол ее на уровне человеческого роста раздваивался на два тонких стволика. Крышечкина подумала, что запомнить это место будет легко. Они еще выпили и помолчали. Их молчание было в интересах будущего повествования. Не может же господин Ч., разговаривая с Крышечкиной, называть ее «Крышечкина», а она его «Ч.». Если «Крышечкина» все же куда ни шло, то «Ч.» смахивает на «Че». Гевару.
Господин Ч. встал. Крышечкина подняла свою куртку и стряхнула с нее крупинки песка. Куртка запачкалась, так как сухая поверхность песка на месте их привала перемежалась с проплешинами отсыревшей земли.
Она надела загрязнившуюся куртку, и они долго шли до железнодорожных путей, а потом под ними по автомобильной дороге. Билет на поезд Крышечкина оставила в деревне. Когда она сядет в свой вагон, самолет господина Ч. будет лететь над Иртышом.
Господин Ч. проводил Крышечкину до маршрутного такси. Когда оно отъехало, Крышечкина увидела сквозь стекло, что господин Ч. смотрит вслед с немым вопросом. Конечно, ведь они толком не поговорили. Разве про сыр, вино, хлеб и бананы, про песчаные дюны. На часах было 6 вечера, 12 октября.
Из того малого, что мы все теперь знаем о Крышечкиной, став вследствие этого знания ее родственниками и свидетелями жизни (это не повод писать мемуары, если кто-то продал ей билет в трамвае), мы можем сделать вывод, что знаем о ней слишком мало. Но это и есть самое интересное! Если каждый человек теперь под колпаком электроники, то это не относится к Крышечкиной. Она – литературный герой со всеми предоставленными этому званию свободами и самой большой свободой – быть не узнанной в лицо из-за отсутствия его описания.
