Ее глаза вспыхивают:
- Какие еще посиделки?! Ты еще слишком мала для этого!
- Но… - едва слово вылетает, понимаю, что только что совершила серьезную ошибку.
Оказываюсь права - мать переходит на крик:
- Никаких но! Еще не хватало, чтобы ты по парням шастать начала в твоем-то возрасте! Оглянуться не успею, как уже в подоле принесешь! Нет уж! Вот вырастешь, в свой дом жить уйдешь, и делай что хочешь! А пока ты тут – не бывать этому! Никакого разврата под моей крышей! Ишь чего удумала, дрянь! – она откидывает крышку одного из сундуков и швыряет в меня несколько носков. - Если так много свободного времени, возьми вон носки лучше заштопай! И угораздили меня Боги такую лентяйку родить! Все бы тебе веселиться!
Она продолжает свою речь, а я смирно стою и смотрю в пол, чтобы не показать, насколько же меня злят ее слова. Стараюсь пропускать их мимо ушей, но не всегда получается. Молчу, наученная горьким опытом – стоит сказать хоть слово поперек, можно не только затрещину схлопотать, но и орать мать будет гораздо дольше.
Молчу, хотя хочется ей ответить, что я вовсе не лентяйка – и учусь хорошо, и по дому помогаю. Хочется ей ответить, что не просила меня рожать, и не виновата в том, что она это сделала. Что если она не хотела меня растить, нужно было после смерти бабушки сдать в приют, а не забирать к себе. Мне кажется, что единственная причина, по которой мать меня не отдала – побоялась осуждения знакомых. Если то, что она меня оставила у бабушки, начав жить с новым мужем, еще как-то могли принять, приют точно бы не одобрили.
Было время, когда я размышляла, где мне будет лучше – здесь или в приюте. Тяжело жить в семье, в которой чувствуешь себя лишней никому не нужной обузой. В приюте я бы понимала, почему меня никто не любит, а тут...
От того, чтобы все-таки попроситься в приют, меня остановили слухи о том, будто там каждый сам за себя и часто бьют более слабых. Да и сложно решиться изменить что-то пусть и плохое, но привычное, на полную неизвестность. Но, наверное, даже не это перевесило чашу весов - учитель закончил с высокими баллами столичную Академию и прозябает в нашей дыре только благодаря деньгам отца Йона, а вот как будет с обучением в приюте - большой вопрос. Конечно, лучше было бы не полагаться на слухи, а поговорить с кем-то, кто там был, но в ближайших деревнях таких нет, а как найти иначе, я не знаю. Может, и правда, мне бы там лучше было, и зря я на это не решилась? Теперь уже поздно узнавать.
Мать, наконец, заканчивает свой монолог и приказывает:
- Марш к себе! И чтобы носки до завтра были заштопаны!
Молча собираю носки с пола и ухожу в комнату. Достаю из прикроватной тумбочки иголку с ниткой и принимаюсь за работу. Если она сказала, что все должно быть сделано сегодня, лучше так и поступить, иначе мне снова придется выслушивать ее крики. К тому же, лучше это сделать сейчас, пока еще света хватает.
Штопаю и чувствую, как к глазам начинают подступать слезы, а обида шевелится с новой силой.
Я ведь не просила о многом – всего лишь разрешить один вечер повеселиться. Но даже этого мне нельзя.
По щеке скатывается слезинка и это отрезвляет – жалость к себе бессмысленна. Если всякая ерунда начала приходить в голову, лучше заняться чем-то более полезным – например, вызубрить правила правописания или даты по истории. Останавливаюсь на последнем. Кладу тетрадку рядом с собой так, чтобы ее видеть, и начинаю совмещать полезное с полезным.
