Девушка с тату пониже спины - страница 17

Когда я была маленькой, он держал себя в форме – всегда загорелый, всегда хорошо одет. Он вел международный бизнес, часто летал во Францию, Италию, Прагу, и я знала, что он вернулся из поездки домой до того, как видела его или слышала, потому что от него так мощно и роскошно пахло. Я думала, это смесь дорогого европейского одеколона, легкий запах сигарет и что-то еще, что я тогда не опознавала – а потом поняла, что это алкоголь.

Я никогда не замечала, чтобы отец сильно пил. Никогда при виде него даже не думала, что он хотя бы поддатый. Если не знать, как это выглядит, то ничего и не увидишь. Помню, как пришла из школы и нашла его вырубившимся, голышом на полу, но не сложила два и два. Помню, как он как-то попросил у меня прощения, что пропустил игру в волейбол, на которой на самом деле был, но я просто подумала: ой, папа, ничего не помнишь! Я понимала, что от него пахнет скотчем, но не принимала это в расчет. (До сих пор, когда мой парень напьется или у него серьезное похмелье и я его нежно прижимаю к себе, запах напоминает мне о папе. Когда я об этом говорю, парень смеется – думает, я шучу.)

Только потом я выяснила, что мой папа – самый настоящий алкоголик. Ему несколько раз пришлось ложиться на детокс, когда мы были маленькими. К его чести, он со своей зависимостью был осторожен. Пил только в поездках или когда мы спали, то есть… постоянно и каждую ночь. Единственное, что притормозило его пьянство – это рассеянный склероз.

Ему поставили диагноз, когда мне было лет десять, и вскоре положили в больницу, потому что болезнь ударила папу наотмашь. Все началось с покалывания в пальцах рук и ног, потом переросло в полную потерю чувствительности и боль в ногах. Когда он, наконец, вышел из больницы, все вроде вернулось в обычное состояние. Я не думала о его болезни, и никто о ней снова не заговаривал. Я любила папу, но, как любая поглощенная собой десятилетка, не беспокоилась о том, что он смертен. Да, я видела его на больничной койке, страдавшего от болей, но все равно думала, что он несокрушим. В то утро, когда он нас забрал, чтобы ехать в «Страну приключений», я думала о пиратском корабле – и не могу сказать, что так уж тревожилась о папином здоровье.

Едва машина затормозила у ворот парка, мы побежали к высоко взлетавшим качелям и встали в очередь. Было прохладно, из-за этого народу совсем мало – ура, подумала я, значит, мы сможем прокатиться два или три раза подряд, прежде чем пойти дальше. Я любила те качели, потому что могла притвориться, что ничего не боюсь, я закручивала и закручивала сиденье, пока они не взлетали в воздух, чтобы вращаться высоко в небе.

Я рвалась прямиком на пиратский корабль, но Ким хотела покататься на огромных страшных горках. Впереди у нас был весь день, поэтому я сказала «ладно», хотя не получала от горок никакого удовольствия. Ни броски туда-сюда, ни визг и возможность погибнуть меня не привлекали – и не привлекают до сих пор. Я ненавидела, когда вагончик чудовищно медленно вползал на горку, чтобы потом рухнуть вниз, и все вокруг начинали орать, жалея, что сели в него. Но Ким горки любила. А я любила Ким. И как старшая сестра я хотела, чтобы она считала меня храброй. Так что я сделала вид «подумаешь, дел-то» – и встала в очередь.

Но честно говоря, мне еще хотелось произвести впечатление и на отца. Он знал, что я жуткая трусиха, и я думала, что он заметит и скажет что-то вроде: «Ух ты, Эми… ты влезла на горку, как круто». Ему нравились всякие штуки типа прыжков с парашютом – и кстати, став постарше, я таки прыгнула в надежде его впечатлить, хотя каждая секунда этого мероприятия вызывала у меня отвращение… И вот мы встали в длинную очередь, которая, казалось мне, двигалась слишком быстро. Я слегка сгорбилась, надеясь, что не пройду ограничение по росту, но – нет, невезуха. Я все еще надеялась, что горку закроют на весь день, как раз, когда подойдет наша очередь, или что парк закроют из-за пропавшего ребенка. Там тысячи детей. Что, ни один не мог потеряться? Но увы, нет, подошла наша очередь.