Проснулся Лупцов рано утром в абсолютной тишине, которая, возможно, и послужила причиной его пробуждения. Он долго лежал, глядя за окно на зеленое небо. Мысли его, вялые и путаные со сна, были лишь неясным отражением окружающего, бесформенными осколками тех событий и впечатлений, что он успел пережить за эти сумасшедшие дни.
Блуждая взглядом по комнате, Лупцов увидел рядом с собой, на тумбочке, небольшой изящный томик в сафьяновом переплете и пожалел, что не захватил с собой два последних сборника фантастики, которые он приобрел накануне. Он лениво дотянулся до книги, раскрыл ее и прочел первое, что попалось на глаза: «Бог Ям-Нахр говорит: Обращаюсь к тебе, отец наш Эль, Преданный тебе Река-судия. Отдайте, о Боги, того, кого приютили, того, кто у многих находит прибежище».
Читал Лупцов невнимательно, машинально повторяя про себя непонятные строчки. Затем отложил книгу и раздраженно пробормотал:
– Богов развели, хоть засаливай.
Надев сапоги, Лупцов вышел на крыльцо. Велосипед, который он прислонил к перильцам, по самый руль зарос плесенью. Следы, оставленные им вчера на дорожке, за ночь исчезли, как будто их и не было вовсе.
– «И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри», – процитировал Лупцов, не переставая поражаться, как быстро исчезает все, что было сделано человеческими руками.
Он спустился с крыльца, не торопясь дошел до калитки и даже почувствовал удовольствие – идти по толстому слою плесени было так же приятно, как по лесному мху.
Неожиданно Лупцов услышал жалобное собачье повизгивание. Он привстал на цыпочки, заглянул за забор и увидел на дороге большого черного дога с серебристыми пятнами заразы на ляжках и боках. Собака была словно бы в чулках – лапы ее сплошь покрывала голубая плесень, и Лупцов подумал, что животное уже обречено, через несколько часов плесень сожрет пса и выйдет из собачьего нутра густым сочным снопом, как это случилось с его соседом.
Лупцов свистнул догу, и тот, повинуясь своей собачьей природе, бросился к человеку, навалился на калитку всей тяжестью мощного тела и легко распахнул ее. Повизгивая от радости, бедняга завилял обрубком хвоста, заиграл литым бревноподобным туловищем, заходил кругами вокруг Лупцова, а тот, испугавшись, запричитал:
– Только не прислоняйся ко мне! Только не прислоняйся! Вылечить я тебя все равно не смогу. Хотя… если попробовать… – Лупцов подумал, что собаку можно попытаться вымыть с мылом, а потом протереть любой ядовитой гадостью, которая найдется в доме, от керосина до дихлофоса или отбеливателя.
Еще вечером прошлого дня в сенях Лупцов заприметил двадцатилитровую автомобильную канистру. Как он и предполагал, в ней оказался бензин, и Лупцов, отыскав тряпку, хорошенько намочил ее и принялся лечить собаку. Дог, словно понимая, чего от него хочет человек, вертел головой, стараясь встретиться со спасителем взглядом, но стоял спокойно и даже помогал Лупцову – подставлял то один бок, то другой, приподнимал нужную лапу и часто фыркал – запах бензина был ему неприятен.
