Девушки тяжёлого поведения - страница 20

Мальчик был старше (пятнадцать против её неполных четырнадцати) и приезжал на лето из Нальчика. Таких длинных и густых ресниц она больше не видела.

У Димки был кузен Алик, местный. Ядовитый пацан, не упускавший случая съязвить и позадираться. Но если она хотела видеть близко эти опахала смоляных ресниц, нужно было терпеть и Алика рядом. С Маринкой они решили: потерпим. Вдвоём справимся, обе были остроязыкие, «цекавые», качала головой бабушка. Не хуже того Алика.

За что им иногда доставалось.

Однажды какие-то парни, с которыми они затеяли препираться, столкнули их в лиманчик, прямо в одежде, с которой пришлось долго счищать целебную грязь, моментально засыхавшую на сорока шести градусах в том июле. (Сейчас бы Мара носу не высунула из-под кондиционера.)

Маринке пришлось соскабливать глиняную корку с пружинистых курчавых волос – целая копна каштановой проволоки до пояса; Мара всегда завидовала подружке и тихо злилась на родителей, что её собственные кучеряшки тонкие и мягкие.

Однажды Маринка ушла с пляжа с новой знакомой девочкой, жившей в старой перенаселённой двухэтажке на Сухумском шоссе. С длинными общими балконами-террасами, опоясывавшими всё здание, увитыми виноградом и сохнущим бельём. Приезжей Маринке всё было интересно, даже коммунальный южный быт.

Мара думала, что подружка скоро вернётся, но зря прождала её до вечера, когда уже бессмысленно было идти на остановку – автобусы в этот час забиты рабочей сменой.

Бабушка сердилась на неё, она – на подружку. К ужину они опоздали.

Спали девочки на широком куске толстого поролона, обшитом матрасным тиком, на полу, периодически свешивая на пол – единственное прохладное место в доме, как раз над подвалом – голые руки и ноги. Прежде чем заснуть, долго шептались, обсуждая события дня.

События! Какую-нибудь фразочку, брошенную в их сторону мальчиком постарше.

Например, когда на мостике, над которым весь день неслось" амамамамабэйка» или «санни», к ней подошёл Арсен Негр, самый главный в местном пляжном прайде, и похвалил: «Молодец, девочка, такой загар здесь только у меня». Она тоже загорала до угольной черноты на локтевых сгибах и коленках. На Урале, куда её увезли родители, в классе её сразу прозвали «Чунга-Чанга».

Но им на Арсена заглядываться было не по рангу: они соплюшки, он совершеннолетний. Или почти.

Когда Мара выросла, он уже был не Негром, а Шоколадом, местным авторитетом. А его подручный, застреленный в разборке в конце девяностых, оказался братом вдовы её непутёвого двоюродного дядьки, гонявшего на «Яве» и влетевшего на ней под выезжавший из переулка БелАЗ. За мраморной плитой осиротевшая Наночка, младшая бабушкина сестра, ездила аж в Сочи. В кладбищенской ограде расцвёл огромный куст роз – тоже высеченный из белого мрамора. Жору похоронили рядом с бабой Маней, построивший почти в одиночку после войны их дом, есть её фото с мастерком в руке на фоне ещё не доверху сложенных стен.

На кладбище Нана проводила все дни, в поминальные привозя туда вёдра пирожков и сумки домашней вкусной снеди (в семье все готовили на оценку «цимес», не меньше). К ограде тянулись вереницы парней и девушек – Жорик оставил много друзей. Детей только не оставил. Нана изливала любовь на племянников и их детей и внуков. Мара, понятное дело, среди всех была любимой.

Но мы отвлеклись.

Жаркий шёпот продолжался бы до утра, если бы в дверь не заглядывала бабушка. Они смолкали и, наконец, каждая уносилась в свой сон. Снились им, конечно, мальчики.