Назаров вопросительно посмотрел на свидетеля.
– Ассистентка Черемушкиной, Светлана, кажется, незадолго до того, как делегация покинула стройплощадку, имела короткую беседу с покойным. Я видел, как она отвела его в сторону и начала ему что-то говорить.
– Что именно, не слышали?
– Всех слов нет. Только фразу: «Чтоб ты сдох!»
– Вы уверены?
– Стопроцентно. Я еще подумал, что он ей только на ногу наступил, а девица так раздухарилась!
– И что было после? Как Файзаров отреагировал на эту фразу?
– Не могу сказать. Меня позвала Милана Робертовна, и я потерял ассистентку и Файзарова из виду…
– Что ж, спасибо вам за информацию, – поблагодарил Леша. Затем отпустил его, а у себя в блокноте сделал запись: «Ассистентка?!» Вопросительным и восклицательным знаком Назаров обычно отмечал подозреваемых.
Света Зарубина ненавидела ночи.
Для нее это было самое отвратительное время суток. И не столько из-за темноты, которой она боялась, сколько из-за того, что окружающий мир в это время будто вымирал. Гасли окна домов, с улиц исчезали прохожие, автобусы и трамваи переставали ходить. Даже собаки затихали. И птицы. И голоса соседей – они хорошо слышались через тонкие стены панельного дома. А то, что не засыпало, было неживым: огни реклам и светофоры.
Света спала мало. Часов пять. Поэтому ночь ей казалась бесконечной. Укладываясь в десять и просыпаясь в три, Света вынуждена была много часов лежать в кровати или слоняться по дому в ожидании утра. И желательно не смотреть в окна. Иначе тоска при взгляде на пустую улицу, залитую мертвым светом фонарей, накатит такая, что хоть плачь.
Сейчас на часах было чуть за полночь. Света за день сильно устала, поэтому легла в десять. То есть проспала она всего пару часов и теперь сидела на кровати, щелкая пультом телевизора. Каналов было штук пятьдесят, но Света так и не нашла программы или фильма, который хотела бы посмотреть. Остановилась на музыке. Пусть играет для фона.
Зарубина вылезла из постели, прошла в кухню, чтобы попить чаю. Она передвигалась очень тихо, боясь разбудить соседей. Несколько последних лет Света жила с ними. И не сказать, что не ладила. Очень даже хорошо уживались. Но все же Зарубина мечтала об отдельном проживании.
Света поднесла к лицу зеркало и с интересом взглянула на свое отражение. В последнее время она часто слышала от людей комплименты. Многие говорили, что она удивительно похорошела и стала немножко другой. Света этого не замечала. Она видела себя прежней. Те же глаза, губы, скулы. Самые обычные. И стиль свой она не меняла. Ни прическу, ни макияж. Так почему окружающие находят ее особенной?
«Неужели все дело в том, что я выбралась наконец из депрессии? – спрашивала у себя она. – Два года в ней пребывала. И все привыкли к моему потухшему взгляду, хмурому лицу…»
Света ненавидела себя все то время. Жизнь ее была вполне сносной, и повода для депрессии не имелось. Радоваться бы тому, что молода, здорова, не бедствует. Так нет же! Страдала, изводила себя, много плакала и даже иногда хотела умереть…
И все из-за чего?
Из-за дурацкого развода!
И ладно бы с мужем жили душа в душу. Но они ругались постоянно. Света чуть ли не сразу после свадьбы поняла, что совершила ошибку. Но на развод не подавала. Надеялась, что, когда притрутся характерами, семейная жизнь наладится. И она действительно наладилась. В том смысле, что Света со временем научилась сглаживать конфликты. Не пыталась доказывать мужу свою правоту, просто не спорила. Но делала по-своему. Супруг так же поступать не хотел. Поэтому ссоры хоть и стали вспыхивать реже, но не прекращались.
