– Вот! – Юлия Михайловна положила передо мной фотоальбом, открытый на фотографии хохочущего шести- или семилетнего мальчишки, сидящего за рулем навороченного взрослого мотоцикла – наверное, «Харли Дэвидсона».
Мальчишка в малиновых шортах и белой футболке гордо выпятил грудь, демонстрируя рисунок на груди – Барби в розовом наряде принцессы.
– Узнаете? Варька. Ей здесь восемь. Муж ее брал с собой кататься на мотоцикле. По секрету от меня… Вообще, она не в меня – я трусиха, а Варька – и на скейте, и на скутере, вот, смотрите. В детстве – настоящий пацан.
И Юлия Михайловна начала перелистывать страницы фотоальбома – Варька на велосипеде, Варька на роликах, снова на велосипеде – и везде с улыбкой во весь рот – как у Кэмерон Диас. На некоторых фотографиях рядом с Варькой – сама Юля, маленькая, похожая на подростка, на некоторых – коренастый дядька, губошлеп с добродушными свиными глазками и намечающимся животом.
– Это Валера. Муж. Так не видно, а в жизни он очень обаятельный, – сказала Юля. – Но главное – обожает Варьку.
– Мам! Я устала. У меня болит голова.
Я не услышала, как к нам подъехала коляска. Варька приблизилась к матери и смешным доверчивым движением вытянула шею – вперед и вверх, как маленькие дети, когда они подставляют голову, чтобы им потрогали лоб – проверили температуру.
– Может быть, на сегодня хватит? – Юлия Михайловна приложила ладонь к Варькиному лбу. Помотала головой: температура нормальная. – А вы нам дадите большое домашнее задание. А?
Я замялась: занятие-то оплачено целиком, а мы страдали только час, но, взглянув на Варькино жалкое лицо, я сказала:
– Хорошо! Но тогда вы вдвоем – да-да, вдвоем! – выучите цитаты из всех программных стихотворений! А я в следующий раз начну с проверки. Идет?
– Опа! – удивилась Юлия Михайловна. – То есть я тоже должна зубрить? Типа меня тоже проверять будете?
– Да-да-да! – обрадовалась Варька. – Мы согласны.
– А иначе не получится… – сказала я. – Честно, я стихи знаю только потому, что со мной бабушка зубрила.
…А все-таки жаль, что Варька не выучит «Телегу жизни», ведь в этой телеге – развернутая метафора, что бы там Мила вчера ни говорила… Нет, ну точно метафора, говорю я вам…
– А не сравнение? – в Милином голосе звучит нескрываемая издевка. – Насколько я знаю, метафора – это скрытое сравнение, а здесь прямо сказано: «Ямщик седой – лихое время»…
– Да, наверное, все-таки сравнение, – признаю я. – Вы правы: пушкинской телегой правит само время, и это четко сказано… Но ведь у Пушкина время – это не только утро, вечер, это еще и юность, старость… Тогда… постойте! Тогда здесь есть еще одна параллель – день как жизнь. И это, пожалуй, все-таки метафора – она ведь убрана в подтекст… Да, метафора, а не сравнение! И – развернутая метафора, поскольку она держит, организует все стихотворение. Ясно?
– Да ясно, ясно. Ежу понятно! – говорит Мила с раздражением.
– Ну вот видите! – показываю я на Милу открытой вверх ладонью. – Ежу понятно, едем дальше…
– Ч-т-о-о-о??? – Мила возмущенно вскидывается на меня под радостное Васино «Мила – еж… ну так что ж!»
Савелий-слева начинает отстукивать ритм по парте:
– Давай, Василий, повторяй «Мила…»
– Мила еж, ну так что ж… В сердце дрожь… – Вася на секунду замирает, подыскивая рифму…
– Не уймешь! – заканчивает Савелий-слева.
А он, если свести прыщи, довольно симпатичный мальчишка. Через год-другой прыщи сойдут, и будут видны черты лица – острые скулы, твердо очерченный рот. Точно симпатичный! Немного ушастый, но, когда заматереет, это будет придавать ему мальчишеский шарм. Как у Майкла Монта – это из «Саги о Форсайтах», если не читали.
