Дина Болотникова выросла в семье педагогов и отчасти поэтому не знала той же ласки, которую старалась потом дарить любимой дочери. Возможно, в болезненной и задумчивой Софии она видела саму себя. Ту, что нуждалась в заботе и внимании, но никогда не получала даже крошки любви. Родители были слишком увлечены работой и занимались воспитанием чужих детей, почти совсем забыв о существовании родного ребёнка.
Отец решал возникающие проблемы тяжёлым ремнём, мать, не разгибая спины, ночи напролёт проверяла диктанты и сочинения, не успевая даже приготовить еду. Маленькая Дина делала всё сама. Иногда залезала под одеяло и плакала в надежде, что кто-нибудь обратит на неё внимание. А потом вдруг перестала – смирилась, заперла обесцененные чувства на засов. Строгость и беспристрастность, унаследованную от родителей, Дина Генриховна приберегла для мужа и второй дочери. Виктория была самым обыкновенным ребёнком. Она могла капризничать, ссориться со сверстниками из-за игрушек, шалить и устраивать дни непослушания. В отличие от сестры-близнеца, Тори росла здоровой и жизнерадостной и почти в любой ситуации умела постоять за себя. Дина совсем о ней не беспокоилась. Всё своё внимание и любовь она подарила беззащитной Софи.
Скоро Дине Васильковой пришлось уйти с работы (она какое-то время была секретарём в суде), чтобы заботиться о больной девочке. Бедная Тори чувствовала себя обделённой и чужой в родной семье, но старалась этого не показывать. В точности как и её мать, которая тоже в детстве недополучила любви. Какой-то заколдованный круг, и едва ли кому-нибудь удавалось из него выбраться.
Через четыре года после смерти Софии семья Васильковых переехала из Коломны в Москву, где никто не знал их историю. И, хотя Дина наделила потерявшую память девочку именем и биографией погибшей дочери, разноцветные глаза Виктории продолжали смотреть на мать с молчаливым укором. Как будто она всё помнила, просто притворялась. Васильковы обманули родных, друзей и даже репортёров, поэтому маленькая Тори для всех умерла. Правда, кое-кто всё-таки заметил, что у оставшейся в живых девочки вдруг появилась гетерохромия, и Дина сочинила малоправдоподобную историю о том, что один глаз Софии потемнел из-за какой-то бытовой травмы. С этих пор Дина Генриховна внимательно следила за кругом общения дочери, опасаясь, что кто-нибудь заговорит с ней о сестре. Впрочем, девочка росла слишком замкнутой и сама избегала близких контактов.
– Ума не приложу, откуда у неё взялась газета с той самой статьёй… – пожала плечами моя недогадливая бабушка.
Жгучие муки совести помешали Дине Генриховне полюбить несчастную девочку. Когда та нашла фото сестры, Дина едва удержалась, чтобы её не ударить. Тогда девочка просто ушла, не дождавшись объяснений от раздражённой матери. Она ни разу не разговаривала с Викторией о трагедии, даже когда тайное стало явным. Девочка и сама избегала задавать лишние вопросы. В конце концов правда не всегда желательна и нужна. Иногда именно ложь становится целительным бальзамом для измученной души. Молчание тоже палка о двух концах; с одной стороны, временно защищает от боли, а с другой – становится настоящей пыткой. Ты как будто стоишь на эшафоте. И вот уже зажмуриваешься, смиренно ожидая выстрела. Но вдруг палач смеётся и говорит, что эта казнь ненастоящая, всего лишь неудачная шутка. И ты глядишь на него в растерянности, совершенно не зная, что делать с таким внезапным помилованием. Мне это тоже знакомо: тебя мучают тревожные мысли, и тебе очень хочется получить ответы на все вопросы, но в то же время ты боишься разгадать тайну. Стоит ли вообще пытаться, если знания, как известно, преумножают скорбь? А между тем я продолжаю сидеть в этой маленькой комнатке, похожей на клетку, на неудобном стуле и считать количество морщин на высохшем лице своей бабушки.
