Дежурные по стране - страница 28

Разложив экзаменационные билеты на столе, Радий Назибович с грустью посмотрел в окно и произнёс:

– Сейчас или никогда. Здесь всё кончено. Они давно зовут меня, они оценят меня по достоинству. – Он открыл дверь и уставшим голосом обратился к студентам: «Кажется, у вас это последний экзамен… Хорошо. Долго я вас не задержу. Заходите-ка все разом».

– А разве не по пять человек сдавать будем? – спросил Мальчишка.

– Припухни, Вовка, – загудели студенты.

Группа 99—6 зашла в аудиторию, расселась и притихла.

Студенты почувствовали халяву; группа напоминала натянутую струну.

Ибрагимбеков всматривался в лица ребят, и ему хотелось плакать от жалости к себе и к ним, потому что он принял судьбоносное решение, с которым ещё ни с кем не успел поделиться. Радий Назибович неловко одёрнул полу пиджака и тяжело вздохнул; плуты из шестой группы вздохнули с ним в унисон, чтобы у расстроенного преподавателя не возникло сомнения в их сочувствии его горю. Потом у Радия Назибовича задрожал подбородок, задёргался правый глаз, и студенты в едином порыве для симметрии задёргали левым; сострадательное «ох-ох-ох, что в жизни не бывает» пронеслось по аудитории. Когда Арамис начал говорить и споткнулся на втором слове, умная девушка с грудным голосом, Ира Щербацкая, чуть всё не испортила:

– Радий Назибович, что с вами?.. Мы все сегодня готовы на сто процентов.

Последняя фраза явно была лишней, и на Ирину зашипели… Поздно. Арамис приободрился.

Чтобы переломить ситуацию, Молотобойцев, подобно отважному Гастелло, для общего дела пошёл на смертельный таран:

– Говори за себя, Ира… Радий Назибович находится сейчас в таком состоянии, что враньё может ещё больше расстроить его. Будем смотреть правде в глаза: для меня Диоген ассоциируется только с пустой бочкой – не более.

В роли Александра Матросова неожиданно для всех выступил Магуров:

– Да, брат. Что тут поделать?.. Я… То есть, конечно, все мы… Да, все мы ничего не знаем о Ницше.

Радий Назибович схватился за сердце.

– Да, но это вовсе не означает, что мы не любим его, – слащавым голосом произнёс Бочкарёв. – Мы обожаем Ницше, души в нём не чаем. Чтобы любить человека, совсем не обязательно его знать. Не за его учение, а просто так любим. Это лучше, это выше!

Радий Назибович побледнел и в изнеможении облокотился на кафедру.

– А я их всех знаю! – подскочил Женечкин. – Знаю, а сказать не могу. Зато лягушачий хор изобразить могу! В подробностях!

– Сядь, сядь, – загомонили студенты.

– Вы не поняли, – огорчился Женечкин. – Не одну лягушку, а целый болотный хор!

– Это, конечно, меняет дело, но Арамис итак не в себе, а ты тут со своими жабами лезешь, – ущипнув друга за мягкое место, тихо произнёс Левандовский, поднялся в рост и пошёл ва-банк: «Мы с Лёней… В большей степени, конечно, Лёня. В общем, мы с Лёней серьёзно подготовились к сдаче экзамена. Ведь так, Леонид?

– Вот гад. И меня подвязал. Сейчас начнёт – не остановишь, – подумал Волоколамов, спалил Алексея взглядом, но вслух произнёс: «Да, Алексей».

– Так вот, – продолжил Левандовский. – Мы с моим другом знаем о философах и их постулатах абсолютно всё! Более того – ни один факт из биографии того или иного искателя мудрости не был обойдён нами при подготовке к экзамену! – Во время этого пламенного спича через аудиторию уже летела записка, в которой значилось: «Ты, гад такой, когда подробно о ком-то начнёшь говорить, этот кто-то должен быть Кант, иначе отмазывайся сам. Волоколамов». – Остаётся только удивляться, как плеяда замечательных деятелей, практически не повторяясь, а чаще дополняя и углубляя идеи друг друга, продвигала человечество в постижении истины всё дальше и дальше. – Левандовский незаметно ознакомился с содержанием подсунутой ему записки, но решил ещё немного поплутать в дебрях риторики, чтобы потешить публику и довести Леонида до сердечного приступа. – Карл Маркс! Как много в этом звуке для сердца русского, советского слилось. Но нет! Не будем, не будем о Марксе, потому что тогда неизбежен разговор о его друге Энгельсе, Кларе Цеткин, Розе Люксембург и Владимире Ульянове. Они нанизываются на автора «Капитала» как добрый шашлык на шампур. – Услышав сие откровение, вся группа 99—6 без исключения в срочном порядке полезла доставать неожиданно упавшие на пол ручки, и только наивному Радию Назибовичу было не до смеха; он весь проникся ораторским пафосом и искренними интонациями Левандовского, поверил в глубокие познания разошедшегося злодея и даже поторопился сравнить своего студента с Демосфеном. – А великий Никколо?.. Чу, что я слышу! – Левандовский презрительно скривил губы. – Кто посмел, у кого поднялся язык произнести фамилию Паганини под сводами храма Мудрости? Жалкий музыкант не достоин упоминания! Не достоин! Не достоин! – Пена вдохновения выступила на губах трибуна. – Как есть только один Николай – Николай Гоголь, так и есть только один Никколо – Никколо Макиавелли! Этот гений, этот, простите за выспренний слог, глашатай эпохи Возрождения, этот, не побоюсь этого слова, указующий перст Реформации бросил вызов гниению, открыв собой эпоху горения.