‑ Ты как хочешь, Агата, но что-то здесь нечисто, ‑ сказал председатель тройки после долгих раздумий.
Агата и сама понимала, что что-то здесь нечисто. Ей совершенно не нравилась ситуация, в которую она попала непонятно благодаря кому и чему. Заседай в тройке она – ни грана сомнения не было бы в её вердикте: казнить как сомнительный элемент! Для революционера смерть – что клистир для терапевта; она без колебаний сама себя приговорила бы к высшей мере. Если бы только видела какую-нибудь целесообразность в таком приговоре. А она не видела. В том, чтобы остаться в строю и принести пользу Революции, целесообразность была, а в том, чтобы саму себя приговаривать к высшей мере – не было ни на грош.
Да и, признаемся честно, нет-нет, да и подавала знать о себе исчезнувшая из земной реальности Габриэла. Видно, не совсем она исчезла. А Габриэле помирать ужас как не хотелось. Боли, выстрела, забвения, продырявленной шкуры, неэстетичности самого процесса она не боялась. Но вот беда – Габриэла никак не могла заставить себя поверить в то, что двух главных мужчин её жизни ‑ её возлюбленного и её отца ‑ больше нет в живых! Дура, что с неё взять. Она представляла себе, что, приехав к ней домой, её возлюбленный будет неприкаянно бродить по террасам, а её – нет, и уже никогда не будет, а он бродит из угла в угол, весь день, всю жизнь – слепо натыкаясь на шкафы и столы, на пьяного папочку, спрашивая у старика: где она? – нет её… – где она? – не знаю… – тут у неё в носу начинало подщипывать, и она прикусывала нижнюю губу, чтобы не разреветься, и очень, очень не хотелось умирать. Компаньеро Че её бы не одобрил.
И какой дом?
Дом её разгромлен, залит кровью, там валяются мёртвые компаньерос и полно полиции, а вокруг ползают по зарослям мэдроньо Мигель сотоварищи, вынюхивая и выспрашивая, что тут случилось.
Но из соседей – хозяев богатых вилл ‑ никто ровным счётом ничего подозрительного не видел, хотя слышали оглушительную стрельбу. Не дал никаких результатов и опрос жителей деревушки, что находилась в полумиле от дома Орезы. Только один деревенский придурок, шмыгая и озираясь, доложил сеньорам революционерам, что содержатель пулькерии в их деревне в траго, которое гонит из листьев агавы, добавляет для крепости кровь христианских младенцев и опаивает народ.
Половина присутствовавших на собрании компаньерос были с ног до головы вымазаны глиной. «Съело Негро» по распоряжению Мигеля вела земляные работы под стоящим на задворках дома сараем, выкапывала в каменистом грунте будущий склад оружия и боеприпасов. Работы прервали только на время заседания тройки.
Безальтернативное слово «ревтрибунал» как-то пока не выскакивало на язык, а выскочив, на нём не удерживалось. Нейтральное «тройка» более отвечало всеобщей растерянности. Не говоря уже о том, что отражало фактическое число людей, заседавших за бамбуковым столом президиума. Председателем сего органа и наиболее вероятным кандидатом – после Мигеля ‑ в новые главари Движения был угрюмый квадратный метис с оспинами на лице по кличке Побрезио. В юности он начинал бандитом в горах Южная Сьерра-Мадре. Потом в Гондурасе, куда национальные гвардейцы вытеснили их банду, он попал в объятия Октября Гальвеса Морене и стал борцом за счастье народное.
Председатель тройки почесал отвислый шнобель тонким карандашом и неласково пробурчал:
‑ Пораскинь-ка ещё разок мозгами, женщина. Ты уверена, что всё нам рассказала?
