Дэзи присматривает за ним. Появляется, дергает за воротник вязаной кофты, спрашивает: «Дед, ты спишь?» и надолго исчезает. Ей скучно. Детей в соседских домах нет. Живут либо взрослые, либо совсем малявки, а ей, уже почти двенадцатилетней, хочется потреблять ровесников, но приходится потреблять немощного деда, это не доставляет ей удовольствия.
В это утро, когда Соня упаковывала его в памперс и выкатывала в кресле на веранду, он кряхтел:
– Видимо, сегодня умру. Откладывать больше некуда.
– Ты совсем озверел. Ни капли жалости. Говорить мне такое…
Она права. Умереть может каждый. В любое время. Но не объявлять об этом заранее…
Дэзи – маленькое чудовище. Когда-то дед дразнил ее «козой-дерезой», странным образом дразнилка трансформировалась в Дэзи. Как зовут ее на самом деле, он не помнит.
Дэзи разговаривает с ним как мать – чуть крикливо и строго, будто с ребенком. Он улыбается внутри и не отвечает ей. Бормочет что-то свое. Маленькая обезьяна из всякого пустяка устраивает представление. Часто не безобидное. Дэзи догадывается, что дед не чувствует боли, и не воспринимает его вполне живым. Справляет свои мелкие надобности прямо перед его носом, в уборную бегать ей лень.
– Дед, когда ты умрешь?
Если бы ты знала, дитя, думает он, какие чудесные события разворачиваются в эти минуты перед моими глазами, если бы ты знала, каким прытким красавцем был твой дед, если бы ты знала, какие феи окружали его, какими сладостными муками окрашены были дни его молодости. Иногда ему даже жалко бывает себя, молодого. Сколько было волнений из-за чепухи.
В людском мире лишь тот чего-то стоит, кто не боится проиграть, не слишком старается и не суетится. Схватка бессмысленна, но приходится биться, раз уж так повелось. Проигравший побеждает. Очевидная вещь. Но только теперь.
Иногда он видит, как Дэзи прыгает с крыши. Он наблюдает за этими полетами голенастой девчонки в маленьких шортиках с черным зонтом над головой. Считает ее прыжки. Она упорна. Это единственное, что ей надоедает не скоро. Он терпелив. Не вмешивается. Если она расшибется – в кармане трубка – стоит нажать кнопку и через час примчится Соня.
У него до сих пор великолепная память на цифры, а вот с именами дела обстоят не лучшим образом. Правда, имена дочерей и старших внуков он помнит. А вот возлюбленные остались уже не поименованными.
Когда он работал ответственным секретарем в газете, заболел странной болезнью. Он стал считать буквы. Считал автоматически везде, где только видел какие-то лозунги, вывески, надписи. «Парикмахерская» – четырнадцать букв. «Аптека» – шесть. «Агентство недвижимости». Двадцать две. Если считать с пробелом. В одном слове девять. В другом – двенадцать. Пробел считать надо только в том случае, если слова располагаются в одну строку. Если в две – пробел считать не надо. Тогда двадцать одна буква. Пробел – не буква. Пустота. Редкий случай, когда пустота сопоставима с непустотой. Если ты одинок, то считать можно до бесконечности. Ты чем-то занят. Ты считаешь. Можно пересчитать все пустоты в длинных предложениях. Но если написано столбиком, пустоты исчезают. В этом случае, когда слова стоят столбиком, ты не так одинок. Это не двусмысленность. Это констатация.
Ему восемьдесят четыре, старшей жене уже восемьдесят два. Младшей пятьдесят четыре. Дочерям пятьдесят восемь, пятьдесят пять и тридцать три. Дэзи еще нет и двенадцати. Дни рождения с внучкой у них совпали – ей будет двенадцать, а ему восемьдесят пять. Не надо бы портить ей праздник, думает он, она переступает границу отрочества. Но откладывать больше нельзя. У него своя граница.
