– Давайте так и сделаем. – Я потакал всем ее прихотям.
Кто знает, может быть, Грымза повысит мне зарплату?
Мы разошлись каждый в свою расщелину. Я видел, как она, нагая, прыгнула в воду.
Сумерки делали ее привлекательной, но я знал, что это ненадолго.
Тем не менее когда женщина подплыла ко мне и обняла, прошептав, что я напоминаю ей греческого бога, я ее не оттолкнул.
Санкт-Петербург, 1895 г.
Брат Волоховой, такой же белесый и невзрачный, как сестрица, встретившись с Марией на Невском, подвез ее к внушительному дому на Литейном, и они поднялись на пятый этаж, в квартиру Мережковского и Гиппиус.
На удивление Тарновской, дверь оказалась открытой – и они беспрепятственно вошли в святая святых поэзии. Спутник провел ее в большую, модно обставленную гостиную, полную оживленно разговаривавших мужчин. Возле окна, на софе, полулежала рыжеволосая голубоглазая женщина, одетая в строгий мужской костюм.
Увидев гостей, она скорчила гримасу и навела на них лорнет.
– А, это вы, Жорж. – Красавица едва улыбнулась, узнав брата Волоховой: судя по всему, она была очень близорука. – Что за прелестное создание рядом с вами? – Ее тонкая изящная рука потянулась к высокой прическе и вынула шпильки. Волосы тяжелыми волнами упали Зинаиде на плечи, и она, взяв черепаховый гребень, стала медленно и томно их расчесывать.
– Это молодая поэтесса из Киева, – представил мужчина Тарновскую. – Мечтает познакомиться с вами.
Рука Зинаиды, плававшая по золотистым волосам, на мгновение замерла:
– Вот как? И какие же стихи мы пишем?
Тарновская сделала реверанс:
– Мои стихи не могут сравниться с вашими. Я пришла, чтобы увидеть вас. Я так много о вас слышала.
Ее заискивающий тон понравился Гиппиус: она любила лесть.
– Вы такая же рыжеволосая, как я. – Тонкие губы сложились в улыбку. – Так и быть, я познакомлю вас с моими гостями. А потом вы почитаете мне свои стихи.
Мария собиралась запротестовать: она не считала, что ее произведения заслуживают внимания, но Гиппиус подняла указательный палец, как бы приказывая молчать:
– Кроме меня, их никто не услышит. Слово Антона Крайнего.
Тарновская знала, что под этим псевдонимом Зинаида писала фельетоны и статьи.
– Как вам будет угодно. – Она слегка наклонила голову.
Гиппиус встала с софы и, взяв Марию под руку, подвела к невзрачному мужчине маленького роста, с худой впалой грудью, черными влажными глазами и вздыбленной редкой бороденкой.
– Познакомьтесь, дорогая. Будете рассказывать о нас в Киеве. Это мой муж, Мережковский.
Дмитрий Сергеевич надменно кивнул и повернулся к худому мужчине с желтоватым лицом:
– Я всегда говорил, что с помощью символа можно познавать действительность.
– Он разговаривает с Валерием Брюсовым, – пояснила Гиппиус. – Вы слышали о символизме? Мой муж последовательно изложил все его особенности в своих лекциях. По его мнению, символизм способен возродить культуру, продолжить традиции девятнадцатого века. – Видимо, поэтесса оседлала любимого конька.
Она стала подробно объяснять Марии, как нужно писать стихи, но молодая женщина ее не слушала. Полузакрыв глаза, она думала, что волей судьбы попала в волшебный мир литературы, познакомилась с лучшими людьми своего времени.
Она не заметила, как Дмитрий Сергеевич, теребя свою всклокоченную бородку, встал, явно собираясь прочесть что-то свое, и только звуки его голоса вернули ее в реальность.
С усильем тяжким и бесплодным
