Тут же, словно из-под земли появился Дулли, со своей тыквой, на этот раз полной каких-то мохнатых коконов.
− Судьбу свою ты выбирай! Нам песню поскорей сыграй! – завопила его голова, зажатая под левой рукой.
Лютик, содрогнувшись, с брезгливой гримасой ткнул пальцем куда-то внутрь ухмыляющейся вырезанным ртом тыквы.
− Нет, так не пойдет! – гаркнул Дулли, − Достань свой кокон и покажи всем!
Бард стиснул зубы, держа двумя пальцами личинку, которая вдруг начала извиваться, вылупляясь. Лютик стойко выдержал рождение ярко-желтой, под стать его помпезному костюму бабочки, которая немедленно вспорхнула, кружа по залу над толпой придворных обоих Дворов. Я повернулся к ним спиной: куда подевался этот гнуснорожий клурикон с вином?
− Фант ваш! − раздалось за спиной сразу несколько голосов.
− Эй, как там тебя? Кто видел клурикона-виночерпия? – громко позвал я.
− Сэр Люк, сначала назови фант! – ко мне подошел Макрель, − Да ты, батенька, изволил нализаться!
− Но-но! Что за манеры! Не нализаться, а взвеселиться, слегка разогнать кровь!
− Фа́нт, взвеселённый разогнавшийся сэр! – напомнил Макрель в нетерпении притоптывая ногой. Не бард, а тюремный надзиратель, право слово!
− Нет, принц датский, Гамлет, скорбящий по Офелии! – ругнулся я под нос, − Почему я́ должен называть фант?
− Все слышали? – поднял голос мрачный менестрель, − Скорби по Офелии!
Лютик задумчиво стал перебирать струны лютни, извлекая один за другим благозвучные аккорды.
− Дается время на раздумье? – спросил он.
− Один танец!
Сидящие на оркестровом балконе шестеро тилвит тэг немедленно заиграли на арфах развеселую джигу, звучавшую в их исполнении также мрачно и таинственно, как все остальные мелодии. С моей головы вспорхнула бабочка-жеребьёвщица, унесшись куда-то вверх.
− Бокал вина? – прямо под локтем пошатываясь материализовался окосевший от пьянства клурикон.
− Обязательно! – ответил я радостно, − А как тебя звать?
− Зачем вам? – от подозрений его глаза разъехались в стороны, сделав взгляд почти нормальным.
− Чтобы не орать на весь зал, в поисках выпивки! Шепни-ка на ушко!
− Я вам не скажу! – он подозрительно посмотрел по сторонам, словно ожидая нападения.
− Ну не осел ли? Не истинное имя! Просто чтобы позвать! Много чести, бегать за тобой по всему залу! – разозлился я.
− Корчо[9], − немедленно отозвался он. Глаза клурикона вновь съехались к носу.
− Какое говорящее имя! – пробормотал я, отпивая из нового бокала.
Арфы давно смолкли, а красивый голос Лютика выводил витиеватые строфы песни… Или это уже Макрель?
… Её глаза полны тоской, летящей к небесам.
Скажи же, милый друг, ведь ты привычен к чудесам.
Средь лилий тихого пруда Офелия плывет…
Что смерть её, ответь скорей, теперь нам принесет?..
И треплют воды как блесну её власа златые,
И смотрят глупо на Луну её глаза пустые…
Как деву оживить теперь? Поведай тайну сам:
К каким же тайным, нам скажи, прибегнуть словесам?
Кажется, я привалился к незнакомому плечу. Что говорят в таких случаях?
− Non est mors, nisi sit aeterna gyration inanis [10], − пробормотал я фразу, подслушанную под дверью в комнату приемной матери в детстве. Она почему-то намертво врезалась в память, периодически всплывая в разных экстремальных состояниях. В горле запекло, словно я глотнул крепчайшего виски.
Кажется, кто-то вскрикнул, громко зазвенела стеклянная посуда, повстречавшись с мраморным полом… Деревянная хлебная тарелка, стоявшая на столе, выпустила прехорошенький зеленый побег… Устал я, хорошо бы вздремнуть.
