– И в чём прикол? Почему ты должен носить одежду такой, уж прости, дружище, странной расцветки? Или это сейчас так модно, и я просто слегка отстал от жизни?
– Эдуард, ещё слово, и я вызову тебя на дуэль, и плевать, что ты император, – Дин предупреждающе прищурил глаза, – давай лучше думать, что делать. Я, знаешь ли, морально не готов всю оставшуюся жизнь изображать из себя цветущую клумбу. И что-то подсказывает мне, что это ещё далеко не все сюрпризы.
Не успел он договорить, как дверь тихонечко приоткрылась, и в спальню быстрой тенью скользнул Антонио, мой камердинер, уроженец южных провинций, славящихся своими виноградниками, бывший военный, человек, заменивший мне вечно занятого государственными делами отца, и по сути дела вырастивший меня. Выйдя в отставку, он сам захотел остаться при мне и последние годы занимал должность не то камердинера, не то дворецкого, не то телохранителя, не то доброго, но строгого дядюшки. От Тони у меня, да и у Дина, которого отставной вояка тоже знал практически с пелёнок, секретов не было. Мы оба любили старика и прощали ему и язвительность, и абсолютное отсутствие почтения к императорскому титулу.
– Антонио, доброе утро, – я кивнул поклонившемуся камердинеру, – вели подавать завтрак в кабинет, мы с Дином перекусим по-быстрому. Много там народу жаждет моего драгоценного императорского внимания в рамках утреннего приёма?
Но Антонио не ухмыльнулся в ответ, как обычно, на моё традиционное утреннее ворчание, а на полном серьёзе принялся отчитываться:
– Ну так ясное дело, что много: такое событие! Впереди всех управляющий, само собой, этот никого не пропустит, да оно и понятно, ответственность-то за подготовку на нём лежит. И казначей там с кучей бумаг, и от купеческих гильдий представители, и начальник охраны твой чуть не с рассвета очередь занял, так что ты ешь быстрее, а то жалко их – с утра раннего стоят, дожидаются. Да ещё портные, парочка модисток, те, что посмелее да понастойчивее, – тут Тони хитро подмигнул Дину, – а хорошенькие до чего! В твоём вкусе, Фернандо!
Мы ошарашенно переглянулись. Тони всегда сокращал полное имя Дина на южный манер, причём сам Дин никогда не возражал, и у меня было впечатление, что ему даже нравится этот вариант. Но сейчас дело было совершенно в другом: во-первых, даже зная о нашем к нему отношении, Тони никогда раньше не позволял себе подобной фамильярности, а во-вторых, Дин никогда в жизни не увлекался ни модистками, ни певичками, по-честному деля своё внимание между тремя наиболее вменяемыми элизиными фрейлинами. Что вообще происходит, кто-нибудь может мне объяснить?
– Хм…Модистки, говоришь, – Дин внимательно рассматривал Тони, словно перед ним был совершенно незнакомый человек, хотя, если разобраться, то так оно и было: этот Тони был кем угодно, но не тем острым на язык, честным, справедливым, пусть и слишком суровым подчас Антонио, которого я знал почти тридцать лет. – И что, говоришь, прямо-таки в моём вкусе?
– Ну да, – Тони, разговаривая с нами, отдал распоряжения о завтраке на двоих, затем бегло осмотрел помещение, зачем-то заглянул под стол, проверил прочность изящной ажурной решётки, которой было забрано огромное панорамное окно, выходящее в дворцовый парк, сделал несколько пометок в толстом блокноте, который всегда носил с собой, и кивнул каким-то своим мыслям. – Всё как тебе нравится, Фернандо: блондиночки, фигуристые – глаз не оторвать, и хохотушки такие, прям сердце радуется!
