– Пап, – обращается ко мне дочь, но не поворачивается, пытаясь, что-то рассмотреть в окне.
– Да, милая.
– А ты не хочешь съездить в отпуск? – спрашивает Кира и теперь поворачивается ко мне. – Я обещала маме не говорить тебе, что мы летим в Таиланд, но я хочу эти каникулы провести вместе с вами, а не по отдельности.
– Кир, – выдыхаю я, внимательно смотря в глаза дочери. – Я и так лечу с вами, родная. Прости, но твой папа слишком любит вас, чтобы отпускать за границу одних.
– И-и-и, – пищит Кира и, спрыгивая со стула, бежит ко мне, а я только и успеваю поймать её, когда она запрыгивает на меня мартышкой.
Прижимаю к себе дочь, вдыхаю её родной запах и понимаю, что принял правильное решение узнать о планах Лары ещё за месяц, когда один из моих ребят сказал, что видел, как она выходила из нашего местного турагентства.
– Только чур маме ни слова. – Я отодвигаю немного дочь и заглядываю ей в глаза.
– Честное слово! – обещает Кира, чмокая меня в щеку.
– И врать маме не нужно, малыш, – добавляю я, прижимая Киру к себе. – Я понимаю тебя, но не надо, родная. Мы сами как-нибудь.
– Вы как-нибудь уже три года, пап, – вздыхает Кира, утыкаясь мне в шею.
– Прости меня, маленькая моя.
Выдыхаю тихо, и очередная доза чувства вины разъедает меня изнутри. Виноват! По всем статьям виноват. И как всё исправить, понятия не имею.
***
Воздуха не хватает, но я пытаюсь вдохнуть. Передышать пытаюсь, но не выходит. Открываю глаза – вокруг всё белое. Палата.
Запах хлорки и антисептика.
И снова боль. Всепоглощающая, чёрная, как ночь перед рассветом. И болит не только душа – болит тело.
И именно физическая боль добивает окончательно, ведь я, как никто, понимаю её природу.
Чувствую, что по щекам текут слёзы.
– Как же ты мог? – шепчу в потолок, но ответ знать не хочу.
– Родная, – слышу голос, который ещё вчера считала самым любимым.
– Пошёл вон, – шепчу я.
Кричать не могу больше. Крик закончился тогда, когда я умоляла спасти моего малыша. Сейчас же остались только ненависть и пустота.
– Лара… – тихо говорит Руслан, но останавливается себя.
Ему нет оправдания. Такое не оправдывают.
– Ты знал, – тихо произношу я, отворачиваясь от него. – Знал, насколько для меня важно, чтобы в нашу семью не вошла эта мерзость, и всё равно…
– Лара, родная, прости, – отвечает Руслан и пытается взять меня за руку.
И я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Меня тошнит от прикосновений мужа. Желудок начинает извергать то, чего в нём нет. Спазмы такие, что меня скручивает.
– Лара, – дёргается ко мне Рус, а после на всю палату раздаётся: – Врача!
Слышу, как открывается дверь. Топот ног, кто-то меня разворачивает. Пытаются меня уложить, а я не могу себя взять в руки.
– Сделайте что-нибудь, – слышится рык Руслана.
– Выйди отсюда, Рысев, – рявкает знакомый голос, и даже меня передёргивает.
– Дагова, ты забываешься…
– Пошёл вон! – уже кричит Тамара, перебивая Руслана. – Или я вызову охрану. И не приходи сюда.
Слышу злой возглас Руса, громкие шаги, удар двери. И тишина. Оглушающая тишина накрывает палату.
– Иди, Ира, я сама, – тихо говорит Тома над головой медсестре, а я просто затихаю.
Прикрываю глаза. А в голове пусто и только фантомный плач младенца.
Я сама врач, знаю, как называется это состояние, но я так хотела этого малыша. Как только тест увидела две недели назад, уже представляла, каким он будет, мой малыш. А сейчас я осталась одна.
