Диалоги с собой - страница 32

Но папа не сдавался: струнные – вот следующий шаг. Нашлись и гитара, и медиатор для струн. Несколько базовых аккордов зажимаешь на грифе левой рукой и медиатором разгоняешь струны в дрожь… Не пошло. Ну что же, временно на меня махнули рукой. Перерыв. Антракт. Пианино стояло немым укором Красивое, между прочим. Ну ничего, за ним в углу стоял стул и получался уютный уединённый уголок. Там, сидя и положив ноги на батарею, можно было читать, читать и читать всё подряд и мечтать. Чуть попозже, когда дорасту и научусь читать. А пока нужно было научиться правильно говорить пару букв – «л» и «р». Мне предстояло идти в первый класс.

В первый класс в первый раз. Была я всё-таки от природы любознательной почемучкой. И поэтому идти учиться мне хотелось. В Коптево, где мы жили, вдоль линии вновь построенных кирпичных домов вилась лента трамвайных путей – трамвай был основным и ближайшим транспортным средством. Справа, совсем недалеко, был разворотный круг, мы так и называли – Круг, а за нашими домами через дорогу и пустырь так же в ряд тянулась низкорослая череда деревянных домов – наверное, от неё и шло это неблагозвучное название – Коптево. До школы – белого, огороженного забором здания – было рукой подать: надо только посмотреть налево, а потом направо и перейти два трамвайных полотна. Так потом и произошло, и десять лет я ходила этим коротким маршрутом в школу номер 202.

Но пока мама меня зачем-то повезла в другую, далёкую школу. Ехали всё на этом же трамвае куда-то налево от нашего дома. Это был мой первый «кастинг», и, видимо, неудачный. Это была английская спецшкола. Меня пригласили в комнату, поразглядывали, а затем выложили передо мной несколько отдельных напечатанных карточек с изображениями, для меня показавшимися очень несовременными, и попросили рассказать, что я вижу на картинках. Ну я им и рассказала, видимо, невпопад – к тому времени я мало что видела. Попросили произнести отдельные английские слова, и, наверное, им не понравились мои звуки «л» и «р» – с такими грассирующими лучше бы было определяться во французскую школу, а вот меня они совсем не смущали. Помню, у мамы был грустный вид. Но она не сдавалась. Появился следом ещё более дальний маршрут: сперва трамвай, потом метро, а в конце Арбат и логопед. До реальной школы тогда ещё оставались год-полгода. В шесть лет меня не брали, а семь мне исполнялось только в конце мая, точнее, 21 мая, так что в школу я пошла в семь лет и три месяца.

В нашей школе сформировались три первых класса: «А», «Б» и «В» («А и Б сидели на трубе… А упало, Б пропало, кто остался на трубе?»). Так вот, в этот «Б пропало» я и была зачислена. Учительница Анна Сергеевна была очень стильной, модной, ухоженной женщиной. На неё хотелось не только смотреть во все глаза, но и слушать её не отрываясь. Учительница была просто прелесть. Стройная, со светлым каре до плеч.

Первый урок был ознакомительным. Сбоку на столике стояли принесённые нами гладиолусы-астры-флоксы. «Девочка (мальчик), встань, расскажи, как тебя зовут, садись» – и уже не девочка, мальчик, а по имени.

Фамилии были всякие разные, но запомнились необычные: Согрешилин (он потом всех веселил, наверное, стал артистом), Бурчаков (бубнил под нос), Стариков (второгодник), Лефель (фамилия «туда-сюда», очень симметричная… и имя под стать, назад-вперёд, – Элла, девочка с первой парты, наша первая школьная красавица), Файерман (потом писала отличные во всех смыслах сочинения, тётя у неё трудилась в старших классах и работала в школьной администрации), Перкатова (последние классы сидела передо мной). А простых, Ивановых-Петровых-Сидоровых, в нашем классе не водилось. Зато были Фроловы, Яковлевы и Черновы. Был у нас и свой Сергей Безруков, из моего подъезда, со второго этажа. Чернова я запомнила вот почему: он был со мной, так сказать, братом по несчастью. Он ещё хуже, чем я, произносил букву «р». Прямо напрягался, как бы заикался, краснел и натужно выдавливал: «Р-р-р». Одобрения и поддержки у окружающих это не вызывало.