– Perro attropellado para camion[34].
Пес волочет раздробленный крестец и задние ноги по пыльной полуденной улице. Повизгивая, подползает к Дядюшке Гордо.
Агент Гонсалес просыпается, бормоча «Ебаный в рот», мозг ему выжигает вчерашний мескаль. Застегивая полицейский китель и прицепляя служебную пушку, он грубо проталкивается к перилам на верхнем балконе. Гонсалес – сломленный, опозоренный человек. Все vecinos знают, что он очень боится дядюшки Матэ и переходит на другую сторону улицы, лишь бы не встретиться с ним. Эль Моно не раз его изображал.
Гонсалес смотрит вниз, а там поджидает Дядюшка Матэ. Волосы встают дыбом на голове у Гонсалеса.
– ЕБАНЫЙ В РОТ!
Он выхватывает ствол и дважды стреляет. Пули свистят над головой Дядюшки Матэ. Дядюшка Матэ улыбается. Одним ловким движением он прицеливается и спускает курок. Тяжелая пуля влетает Гонсалесу в раскрытый рот, пробивает нёбо и вырывает большой клок вздыбленных волос на затылке. Гонсалес повисает на перилах балкона. Волосы полощутся на ветру. Балконные перила начинают раскачиваться – точь-в-точь спина лошади на небыстрой рыси. Его пушка падает на нижний балкон и стреляет.
Выстрел разбивает камеру. Застывший кадр двух балконов под углом в сорок пять градусов. Висящее на перилах тело Гонсалеса скользит вперед, инвалидное кресло Дядюшки Гордо съехало и перевалило за край, пес съезжает вниз на расставленных лапах, vecinos силятся вскарабкаться наверх и соскальзывают вниз.
– ДАЙТЕ МНЕ ШЕСТНАДЦАТЬ.
Кинооператор бешено снимает… Сутенеры орут, оскалив зубы и выкатив глаза, Эсперанса ухмыляется мексиканской земле, толстая циркачка обрушивается как бомба, взметаются розовые юбки, Тетушка Долорес летит вниз, глаза моргают то ласково, то зло, как у куклы, пес несется по светящемуся пустому небу.
Камера ныряет, разворачивается и скользит, прослеживая стервятников, которые по спирали уходят все выше.
Последний кадр: на фоне ледяной черноты космоса призрачные лица Дядюшки Матэ и Эль Моно. Тусклые дрожащие далекие звезды припорашивают их скулы серебристым пеплом. Дядюшка Матэ улыбается.
Шеф улыбается
Марракеш, 1976 год… Арабский дом в Медине, на кухне очаровательная, курящая гашиш старуха Фатима пьет чай с пушером. Посреди фильма обнаруживаю, что я один из актеров. Шеф пригласил меня в свой дом на обед.
– Часам к восьми, Роджерс.
Он принимает меня в патио, где перемешивает зеленый салат. Возле жаровни-барбекю разложены толстые стейки.
– Налей себе, Роджерс, – указывает он на тележку с бутылками. – Если хочешь, киф тоже, разумеется, есть.
Я смешиваю себе шорт-дринк, а от гашиша отказываюсь:
– У меня от него голова болит.
Я видел, как Шеф курит киф со своими арабскими осведомителями, но это не значит, что мне тоже позволено. К тому же у меня действительно от него голова болит.
Шеф выдает себя за старого эксцентричного французского comte[35], который переводит Коран на провансальский язык, и иногда, увлекшись ролью, вгоняет своих гостей в кататонию от скуки. Видите ли, он взаправду знает провансальский и арабский. Для настоящей работы под прикрытием, как у него, приходится учиться годами. Сегодня Шеф не ломает комедию, к тому же в благодушно болтливом настроении. «Будь начеку, Роджерс», – говорю я себе, прихлебывая сильно разбавленный скотч.
– «Думается, ты как раз подойдешь для крайне важного и, позволь добавить, крайне опасного задания, Роджерс». Ты бы купился на такой дерьмовый заход?
