Дипендра - страница 9

Три дня неизвестности и ожиданий измучили меня настолько, что я понял, если не найду себе здесь какого-нибудь занятия, то просто-напросто сойду с ума. И тогда я вспомнил о том человеке, который дал мне деньги на это путешествие. На следующее утро я знаками попросил у охранявшего меня гуркха бумагу и карандаш. Он кивнул, но потом отрицательно покачал головой. Но через день, видимо, посовещавшись с кем-то, он принес мне и то, и другое.

Америка. Я начну с Америки. Двигаясь с Запада на Восток, против солнца. Может быть, теперь, поверх слов, поверх описаний и картинок меня снова настигнет это, как и тогда, когда я только и мог что сказать там или здесь, указывая самому себе дорогу к тому, что так трудно назвать по имени, чертовы банальности, я спотыкаюсь, но почему бы все же не попробовать рассказать себе эту историю, попробовать подобрать слова к тому, что я увидел, как в пропасти, может быть, тогда я как-то догадаюсь, почему все это происходит именно со мной? Вспомнил вот вдруг сон перед отлетом в это чертово королевство, как принимаю таблетку, обследую какие-то готические залы, вдруг выясняется, что это не что иное, как полость моего собственного рта, мое собственное нёбо, вот внизу гниющий зуб мудрости, коричневая кариесная дырка, я проникаю, зловоние, лаз ведет еще глубже вниз, пробираюсь сквозь смрад, белая натянутая нитка нерва, и сверху чей-то злорадный смех, они сверлят так, что все вокруг трясется, я остаюсь в каком-то гроте, сверху лаз замуровывают полупрозрачной пломбой, на которой изображено усатое, как у Дали, лицо Джоконды. Наверх дороги нет, я вынужден начать спускаться и соскальзываю в темноту… Сам себе Шехерезада, расскажи историю, может быть, она поможет тебе выбраться, как сказала бы та имиджмейкерская скотина, из-за которой тоже (косвенно) я попал сюда, в эту, блядь, тюрьму, где я, наверное, медленно сойду с ума, если не буду делать хоть что-нибудь, например, вот это – писать, выдавливая из себя яд и гной… Эх, если бы можно было разбежаться и самого себя догнать. Оттолкнувшись, перепрыгнуть, ха-ха, кажется, здесь, в этой мнимости я набираю форму, вот, даже пошутил, как бы только не разрыдаться. Да, лишь бы что-то делать. Или все уже сделано? Осталось только описать, приправляя кое-где юмором висельника? Отказываешься верить, что это происходит с тобой и происходит на самом деле? Вот, вспомнилась опять цитатка из книжечки отца: «Человек свободный не думает о смерти». Кто это сказал? Ха-ха-ха! Попал бы сейчас сюда автор. Бессмысленность всего. Похоже, что я и в самом деле боюсь, что меня приговорят… приговорят к… Сука, блядь, чтоб вы все сдохли, падлы!.. Господи, но почему именно я?!

Тихий университетский городок на Среднем Западе, куда отец заслал меня учиться, куда он меня продал, чтобы наконец избавиться, заплатив за избавление восемь тысяч долларов после смерти моей бабушки. Мы все только и делали, что ждали ее конца. Не хочу сейчас лицемерить, мы все успокаивали себя тем, что ей за восемьдесят и следовательно уже пора. Тогда я понял, что лучше не доживать до старости. Нет, старых не любят и не уважают, они противны, как ссохшиеся жуки, на них неприятно смотреть, от них воняет и от них хотят только избавиться. Старый человек окостеневает, отчуждается и превращается в жужжащий надоедливый предмет, который лишь какой-то странный долг не позволяет выбросить на помойку… Мать умерла молодой, я еще не успел ее разлюбить, но бабушка, эта безумная жалкая лягушка с желто-голубыми глазками, я отказывался верить, что это моя бабушка, к которой когда-то меня мчали ночью на такси, которая когда-то рассказывала мне сказки. Я по-прежнему любил ковер с тигром и охотниками, но теперь, увы, не это эфемерное создание, присаживающееся на корточки в коридоре, чтобы навалить, как ребенок, кучу дымящегося говна. Разумеется, на похоронах я плакал и, надеюсь, где-то все же искренне. Может быть, самое ценное в этой смерти для меня было то, что я понял, что никакого того света нет, и ничто не возвращается обратно. Может быть, я плакал и от этого. Хотя, скорее мне, как и каждому, было жалко самого себя, а не эту страшную восковую куклу с полураскрытым усмехающимся, залепленным какой-то зеленой пастой ртом.