Удары были болезненными, но они не шли ни в какое сравнение со злостью и отчаянием, стоявшими за ними. В конце концов Джэнсон схватил Марину за запястья.
– Марина, – глухим от горя голосом произнес он. – Марина, пожалуйста, не надо.
Она посмотрела на него так, словно силой своего взгляда могла заставить его исчезнуть, а вместе с ним и опустошительное известие, принесенное им.
– Марина, у меня нет слов, чтобы передать, как мне больно. – В такие моменты говорят штампами, не теряющими от этого своей искренности. Джэнсон зажмурился, тщетно стараясь найти слова сочувствия. – Тео вел себя как герой до самого конца. – Произнося эти фразы, он понимал, что они деревянные, ибо горе, объединившее их с Мариной, нельзя было выразить никакими словами. – Другого такого, как он, нет на свете. У меня на глазах он проделывал такое…
– Mpa! Thee mou. – Резко высвободившись из его рук, Марина подбежала к балкону, выходящему на крошечный внутренний дворик. – Разве ты не понимаешь? Мне больше нет дела до всего этого. Мне нет никакого дела до всяких геройств спецназа, до ваших игр в индейцев и ковбоев. Мне на это наплевать!
– Так было не всегда.
– Да, – подтвердила Марина, – потому что когда-то я сама играла в эти игры…
– О господи, то, что ты проделала в Босфоре, – невозможно передать словами!
Та операция была проведена шесть лет назад, незадолго до того, как Марина уволилась из греческой разведки. Тогда была перехвачена крупная партия оружия, направлявшаяся для террористической группировки «17 Noemvri» («17 ноября»), и были схвачены те, кто ее сопровождал.
– Профессионалы разведки до сих пор восхищаются, вспоминая об этом.
– И только потом задаешься вопросом: а был ли в этом какой-то смысл?
– Ты спасла человеческие жизни!
– Спасла ли? Одну партию оружия перехватили. На ее место прибыла другая, переправленная другим путем. Полагаю, это только позволяет поддерживать высокие цены. Торговцы не остались внакладе.
– Тео смотрел на это иначе, – тихо произнес Джэнсон.
– Тео просто не дошел до такого взгляда на вещи. И теперь никогда не дойдет.
У нее задрожал голос.
– Ты винишь в случившемся меня.
– Я виню себя.
– Не надо, Марина.
– Я ведь его отпустила, не так ли? Если бы я настояла, он бы остался. Разве ты в этом сомневаешься? Но я не настояла. Потому что, если бы он остался дома сейчас, все равно последовал бы другой вызов, потом следующий и следующий. А не соглашаться, никогда не соглашаться – это тоже убило бы Тео. Он был мастером своего дела. Я это знаю, Пол. Он этим очень гордился. Ну как я могла отнять у него это?
– Нам всем приходится делать выбор.
– И как я могла показать ему, что он мог бы добиться успеха и в чем-то другом? Что он был очень хорошим человеком. Что из него получился бы замечательный отец.
– Он был настоящим другом.
– Для тебя – да, – сказала Марина. – А ты для него?
– Не знаю.
– Он тебя любил, Пол. Вот почему он пошел с тобой.
– Понимаю, – безжизненным голосом произнес Джэнсон. – Понимаю.
– Ты для него означал весь мир.
Джэнсон помолчал.
– Марина, я так сожалею…
– Это ты свел нас вместе. А теперь разлучил – разлучил так, как только и можно было нас разлучить.
Черные глаза Марины с мольбой посмотрели на него, и вдруг у нее внутри словно рухнула какая-то плотина. Ее всхлипывания были звериными, дикими и безудержными; несколько минут она сотрясалась в конвульсиях. Наконец Марина упала на черный лакированный стул в окружении простой домашней обстановки, купленной вместе с Тео: светлый палас, свежевыкрашенный деревянный пол, маленький уютный домик, где она собиралась жить со своим мужем – где они хотели дать начало новой жизни. У Джэнсона мелькнула горькая мысль, что далекий островок в Индийском океане, разрываемый гражданской войной, лишил и его самого, и Тео радости отцовства.
