Всю неделю весьма своеобразно переводили Шекспира. Просто составляли список устаревших слов! Придется бедной Жаклин сегодня Анне это все рассказывать. Будет еще лучше, если она даст какую-нибудь книжку по исторической грамматике, потому что в субботу 26 числа мы в библиотеку не попадаем – у нас семейное торжество. Нормальные люди историю языка учат на втором курсе, а мы, видимо, примемся на первом. Ни один порядочный студент из этого университета еще не споткнулся на Шекспире! А тут вдруг выясняется, что господа шотландцы и господа русские провалили всю устаревшую лексику…
– Заки, не топчись! Я, кстати, твой мусор мету! Сходи и сними стипендию лучше!
– Любуюсь на твое рвение убираться. Кто тебя так воспитал?
Это называется – акт международной коммуникации! С иностранцами можно общаться лишь письменно и канцелярскими штампами – но ни в коем случае нельзя стоять нос к носу с таким вот аристократическим потомком, которому все его бумажные околышки хочется в лицо выкинуть.
– Это был менталитет, – говорю. – Ты все еще стипендию не снял?
– Нет, я еще и шагу из дому не сделал… И все у вас так любят убираться?
– Да ненавижу я уборку! Ненавижу!
– Наняла бы кого-нибудь двадцать раз.
Это уже звучит откуда-то из-за стенки. Ходит и гремит бутылками.
– А кто будет платить? Может быть, ты? Ты помнишь, какое число в субботу? Мне просто не хватает – неужели так трудно понять?
– У тебя осталось всего двадцать минут. Мы непременно должны зайти в магазин перед танцами, потому что потом у нас автобус отходит. После клуба не получится – только на остановку.
– Господи! Да ты сам сейчас больше проходишь!
– Ля-ля-ля… Ля-ля-ля…
– Я закончила! А грязную воду выльем на Зэкери!
– Нет!!! – взвизгнуло на кухне. Потом что-то грохнуло. Мимо меня галопом, с дикими воплями пронеслось нечто торпедное и выскочило на улицу. Дверь захлопнулась…
Зимний воздух стоял неподвижно – одной сплошной тучей. Чувствовалось море и приближение дождя – восточный горизонт волновался. Песочные дорожки отсырели еще ночью и цеплялись к ботинкам. В тишине раздавались короткие свистки с железнодорожной магистрали, однако, куда движется состав, невозможно было определить – эхо подхватывало звуки и раскатывалось по округе то приближаясь, то удаляясь…
Небо все больше белело от тумана и облаков, повисающих над головой неровными, бесформенными фигурами. Солнце было где-то высоко и не с нами. Кругом глядела тоска, и хотелось думать.
От заправочной станции тянулись следы мокрых колес вымытой из шланга машины. Автобус мерно уходил на запад – и, согласно расписанию и случаю, в полном одиночестве. Мы с Зэкери расположились перед самой кабиной, оставив позади скучные ряды пустых кресел. От нечего делать я барабанила пальцами по кожаному сидению. Зак развалился и не отрывал глаз от пейзажа, скатываясь постепенно головой на мое плечо. Мне было немного видно водительское окно – и я смотрела то в даль, то на верхнюю панель с крупными цифрами 576. В салоне совершенно некстати гремело радио: без конца передавали время, погоду, пронзительную музыку…
Лондон звал! – если не надеяться, то просто жить. Хотелось танцевать, именно потому, что совершенно не танцевалось. Хотелось все успеть – в голове царил хаос: умножались деньги, перебирались кафе, куда можно будет сходить в субботу, мелькали лица, обрывки начатых дел. Внезапно захотелось что-то погладить – привычным движением пальцы скользнули по пряди белесых волос:
