В своей квартирке на цокольном этаже Виктор Ильич снял трубку телефона и набрал номер.
– Здравствуй. Это я, – сказал он матери погибшего писателя. – Нужно встретиться.
Саша Клинов был ранним ребёнком, незапланированным. Мать родила его в восемнадцать. Для молодых людей неожиданное известие о беременности не стало чем-то выбивающим из колеи. Володя Клинов, не раздумывая, предложил Надежде руку и сердце. Они поженились. Витя стал свидетелем на свадьбе. Но, в отличие от молодожёнов, Виктора внезапная жизненная пертурбация ввела в депрессию, кульминацией которой стал академический отпуск и призыв в армию… А вот неожиданная, в двадцать три года, смерть (часто ли бывает смерть ожидаемой?) единственного сына просто вышибла семью Клиновых из пресловутой колеи. Отец Саши схлопотал первый инфаркт, а Надежда Олеговна едва не наложила на себя руки. Но, слава Богу, слабости не поддалась, сделала усилие и продолжила жить. Она всегда была эффектной женщиной, и решила, что останется такой ради памяти сына. Показывать горе на людях не в её правилах. За стойкость (ну, конечно, не только за неё) Виктор Ильич любил Надежду Олеговну. Для него она являлась психологическим якорем. Когда что-то в его жизни шло вразнос, он всегда находил в Надежде поддержку, опору, мудрого советчика. Иногда ему было достаточно просто побыть рядом (благо, что Володя это понимал и не ревновал, по крайней мере, не подавал виду). И когда погиб Саша, Виктор Ильич тоже был рядом. Кто-то должен был заняться организацией похорон, поминок. Кому-то надо было общаться с прессой, отвечать на бесконечные звонки, разгребать почту (как бумажную, так и электронную), решать юридические вопросы и прочая, прочая, прочая. Этим занимался он. А ещё он исполнял роль якоря. Стал тем самым якорем, каким была для него Надя. Володя, лёжа в больнице, не мог ничем помочь жене. И Виктор Ильич ощутил на себе какая это непростая задача – быть якорем для кого-то двадцать четыре часа в сутки. Даже для самого близкого человека. Только люди, способные быть якорем друг для друга, создают поистине счастливые семьи. И Клиновы были счастливы. Были.
«А была бы счастлива Надя с ним, с Витей?» – вопрос из разряда риторических, он всегда вплывал, когда мысли слишком долго концентрировались вокруг Надежды. Надежды Олеговны.
Стало тоскливо. Виктор Ильич обхватил себя руками и присел на тахту. Он завидовал её мужу, и зависть мешала дружбе мужчин. По правде сказать, их дружба закончилась тогда, в холодную ночь Нового года, когда Володя ушёл под ручку с Надей. Но ради неё Виктор Ильич сохранил с Володей отношения, пусть и понизил их до приятельских.
Завтра он летит в Москву. Удовольствие, конечно, не из дешёвых, зато завтра он увидит её. Попахивает мазохизмом, – да что там: смердит давно! – но любой повод встретиться с Надей всегда вызывал в нём бурю эмоций. Противоречивых эмоций. Наверное, нет ничего безрассуднее, чем продолжать любить женщину, которая никогда не даст повода для ревности своему мужу. Может, поэтому он и продолжал её любить. Если бы она предала семейные ценности, то он бы её презирал. И не смог бы общаться. Тем более любить. Парадоксальный мазохизм.
Виктор Ильич достал из шкафа бежевое кепи, спрятал под ним седину и пошёл наверх. Пора открывать музей.
Сдав вахту охране, смотритель вышел из музея с намерением выяснить, из какой породы дерева сделан стол Александра Клинова.
