Иван Александрович Маторин прошел по деревянным сходням на судно, мельком глянув вниз на полосу черной воды между бортами дебаркадера и теплохода, по которой плыла дохлая плотвица, еще не замеченная чайкой.
Чайки вились над кормой, готовые сопровождать омик в первый рейс по линии «Горький – Бор», чтобы ловить на лету кусочки хлеба, которые станут бросать им пассажиры: в основном, родители маленьких детей и парочки, то есть люди, в большей степени склонные проявлять доброту. Чайки тоже себе психологи.
Под стеной причала рыболовы активно дергали удилищами. По большой воде шла чехонь. Пока Маторин добрался до середины судна, держась рукой за поручень, один мужик вытащил сразу две серебристые рыбины, другой – одну.
Иван Александрович, занимавший немаленькую должность в Волжском пароходстве, не хотел плыть в салоне, как простой смертный, и поднялся в капитанскую рубку. С капитаном, тоже бывалым волгарем, им было о чем поговорить. Настроение оба имели приподнятое. Капитан – от того, что открылась навигация, минула скучная, но необходимая, пора зимнего судоремонта, с коротким световым днем и холодным металлом под руками. Маторин был воодушевлен тем, что не все теперь придется сидеть в кабинете, можно будет чаше бывать на реке, присматривать начальственным оком за обширным хозяйством. Везде его будут встречать с почетом.
Нынче же Иван Александрович добирался по воде до райцентра, чтобы дальше ехать автобусом в свою родную деревню на праздник, День Победы.
Как человек, себя уважающий, считающий себя состоявшимся, Маторин любил бывать в своем Линькове, показать себя народу, пображничать с родней, особенно если приезжали земляки из дальних краев. Узнавать, кто как устроился в жизни, что пережил.
Его родители, прошедшие через трудное время, внушали детям, надо держаться друг друга, помогать своим. Это городские не больно роднятся, а они, деревенские, всегда знали и помнили всех своих вышедших в люди, близких и не очень, родственников, проживающих в разных уголках. К кому можно, в случае чего, обратиться.
С тех пор, как Маторин осел в городе, оброс связями, к нему тоже многие обращались, чем мог – помогал. В родных пенатах его встречали как большого человека, уважали, почитали за честь видеть у себя в гостях.
В этот раз застолье получилось необычным. Попав в гости к двоюродному брату, Маторин оказался рядом с Петькой Травиным. Когда-то Петька был приятелем, да с тех пор, говорили, сделал своеобразную «карьеру». Пошел по кривой дорожке: украл, отсидел, потом – еще… Однако за решеткой не сгинул, на воле не спился. Лицо в морщинах, что морда слона в зоопарке, а рука крепкая, стакан не трясется. Сказывали, вор он, прозвище «Цирюльник» имеет.
Петя, впрочем, за столом пальцы не гнул, по фене не изъяснялся, да и вообще представлялся с виду нормальным человеком, обстоятельным, себе на уме.
Иван Александрович на своем опыте знал, что в жизни к успеху не всегда ведут прямые пути. Петя был интересен ему своей необычной, темной биографией.
Они выпили, вспомнили юношеские забавы, дружков. Иных уж нет, как говорится… Вышли покурить, а когда вернулись, появился новый гость – худощавый, прилично одетый мужчина с седыми висками. В его лице Маторину показалось что-то знакомое.
– Что глядишь, Ваня? – спросил мужик. – Не узнаешь? Миша я, Шарыгин.
– Мишка! – узнал, наконец, Маторин. – Вот так встреча! – Когда-то ведь за его сестрой ухлестывал, но не сложилось. – Сто лет не виделись!
