В Тече у меня впервые родилась тяга к пению. В ней же росло моё увлечение пением, активное участие в нём.
В Тече все пели за исключением считанных единиц: пели отцы, уже старцы, все три поколения их потомков. Репертуар песен был очень велик и разнообразен. Он рос в течение ряда лет и рост его непрерывно продолжался. Песни пелись в самых разнообразных жанрах: в мажорной и минорной тонации, но преобладали в той задушевной, чисто русской тональности, которую охарактеризовал А. С. Пушкин в словах: «Мы все – от ямщика до первого поэта – поём уныло: … начнём за здравие, сведём – за упокой». Поэт, несомненно, сгустил смысл своей мысли, но верно отметил общую, преобладающую направленность специфически русского пения и музыкального звучания. Достаточно услышать увертюру к опере «Иван Сусанин» М. И. Глинки, чтобы уловить особенного звучания музыки по-русски. Сразу можно сказать, что эту оперу писал русский композитор, а не иностранец.
Моё участие в Теченском хоре было разнообразным, и я его разделял на две группы: пение в общем хоре и пение в роли солиста по нотам, так сказать, академическое, квалифицированное пение.
Описывая репертуар общего пения, я не могу поставить себе задачи исчерпать эту тему в целом, а могу описать только то, что пользовалось большей популярностью и любовью. Выбор тематики песен иногда определялся обстановкой исполнения их, а возможность хорового пения чаще всего предоставлялась во время прогулок по окрестностям Течи и на вечерах, организуемых в традиционные семейные праздники.
На прогулках сама природа подсказывала песни. Они происходили вечером на лоне чудесных окрестностей Течи, где представлены все виды природы: лес, вода, вид на поля и пр. Обязательно исполнялся гимн уходящему дню:
Слети к нам, тихий вечер
На мирные поля,
Тебе поём мы песню,
Вечерняя заря.
Как тихо всюду стало,
Как воздух освежел
И в ближней роще звонко
Уж соловей пропел.
Темнеет уж в долине
И ночи близок час
На маковке березы
Последний луч погас.
С обрыва на «Штатское» мы пели, наблюдая за закатом солнца:
Глядя на луч пурпурного заката,
Стояли мы на берегу Невы.
До гроба вы клялись любить поэта
Вы не исполнили священного обета и т. д.
Вдали виднелся лес, уже потемневший после заката солнца, и мы пели:
«В тёмном лесе, в тёмном лесе
Распашу ль я пашенку.
Посею ль я лён-конопель»,
а дальше о том, как повадился прилетать туда вор-воробей, и как мы расправились с ним.
«За горами, за долами,
За дремучими лесами –
Там лужочек был
На лужке росли цветочки», и как вышли танцевать два мужичка.
«Я вечор в лужках гуляла,
Грусть хотела разогнать» и т. д.
А по созвучию пели песню Параши Жемчуговой, впоследствие графини Шереметьевой:
«Вечор поздно из лесочка
Я коров домой гнала
И спустилась к ручеёчку
Близ зелёного лужка
Вижу, вижу идёт барин,
Две собачки впереди,
Два лакея позади.
Поравнявшися со мною,
Он приветливо сказал:
«Здравствуй, милая красотка,
Из какого ты села?»
«Вашей милости крестьянка» -
Отвечала я ему,
Господину моему.
«Ты родилася крестьянкой –
Завтра будешь госпожой …»
Память о ней увековечена в Останкинском дворце – музее Шереметьева в Москве.
Конечным пунктом наших прогулок был мостик у поскотины. Он был расположен в живописном месте: справа была горка, покрытая соснами, известная у нас под названием «Швейцария». Под ним протекал родничок прозрачной воды, который образовал небольшое болотце, обрамлённое незабудками. Лужайка покрыта была сочной зелёной травой. Мы часто пели, сидя на перилах мостика:
