Из рогатки со свистом вырвался камень, и не долетев до цели, врезавшись в траву, покатился куда-то прочь. Солнечный блик отразился в небольшом башенном окне, находящимся по выше расставленных бутылок.
– Бабы от куда-то взялись. – Заметив появившихся не вдалеке девчонок, сказал рассеянно Юрок, теряя какую-то важную мысль, добавив: – Давай стреляй ещё раз, бери только по выше.
Кент на радостях от предоставления дополнительного выстрела и возможности реабилитации предыдущего своего промаха, не стал отвлекаться на всякие глупые сомнения, вроде того: – Стой подумай, ведь что-то тебя смущает. Нет места для сомнения в маленьком сердце, только математически холодно-расчётливый ум «мужа», собиравшегося в этом году в первый класс. Вот она, созданная в голове траектория полёта; натяжка, выстрел.
– Бери ниже, окно! – Прозвучал голос конструктора, обрётшего вдруг утерянную мысль. За тем звон битого стекла. Думаете бутылочного? Не угадали. Пацаны дали деру, перебравшись через решетчатый забор, который был выше их роста, находясь со стороны дороги, и скрылись из виду. Девчонки, собиравшие цветы и ставшие свидетелями разбитого окна, тоже с визгом убежали в сторону двора. И только бабка Юрка, стоящая у окна, и видя шалости внучка, все повторяла как заклинание:
– Ах вы шашки рогатые…
В это же время, только во дворе, сидел прижавшись спиной к металлическим дверям магазина маленький худющий пацаненок, все звали его Вован. Воздух после утреннего дождя был ещё прохладен, и поэтому маленькое тельце нашего лоботряса, начинающего уже томиться бездействием, сотрясалось от озноба. Свежесть воздуха и плохое питание Вована, периодически создавали дрожь в его тщедушном теле. Но железом обитая дверь ведущая в магазин, и служащая для разгрузки и приёма товара, к которой он прижимался своей спиной, уже нагревшаяся летними солнечными лучами, постепенно передавала своё тепло нашему малышу, согревая и унимая его дрожь.
Вспоминая то время, я также как Вован сидел греясь возле металлических дверей. Что бы мне сейчас почувствовать во всей своей полноте, тогдашнее своё сиюминутное мироощущение, обычный голубой свод неба над тобой, и на нем весит светило, ковёр зелёной травы перед твоим взором, пусть местами этот ковёр полинял и вытоптан, но остался такой желанный. Именно эти дома твоего двора, и серый асфальт, рождающие теперь ностальгию и грусть вперемешку с тем детским счастьем по прошествии лет, постоянно возвращают мою память в детство. Но тогда будучи детьми мы ещё не имели нужного воображения, за отсутствием жизненного опыта. И что бы вновь ощутить полную радость бытия, нам теперь требуется как бы проникнуть через стеклянную не видимую стену, в тот весёлый и счастливый мир. Мир без одиночества, для детской души такой не предсказуемый и много обещающий, наполненный познанием многих не понятных вещей.
Но к сожалению Вован был слишком мал, и в мир воображения ещё не знал туда хода без посторонней помощи. В этом-то и причина его томления. Он ждал своих, можно сказать, спасителей и проводников в его детское счастье. Обычно в роли гидов счастливого детства, выступали дворовые пацаны, реже старший брат, и совсем редко мать. Его мама наверно очень его любила, и он всегда все свои шесть лет любил её. Только она являлась алкоголичкой, и у неё было слишком мало времени, чтобы уделять ему достаточно внимания. Но Вован помнил как однажды давным-давно, ходили с матерью и братом кататься на каруселях, а потом плавали на лодке, там же в парке, бороздя местный пруд. Конечно, старший брат помнил больше, и вообще говорил что мама раньше была не такая. Будто всегда была трезвой, и не водила домой, «мягко говоря мужиков». Вован попытался представить ту прошлую жизнь, но у него ничего не вышло, и все же что-то приятное промелькнуло у него на душе и теперь он сидя улыбался. Поэтому не сразу заметил как из-за угла выехал Шкет, на своём трёх колёсном велосипеде. Но увидав приятеля, Вован ещё шире растянул в улыбке свой рот. Встав, подошёл к краю парапета, отделявший от улицы, спуск в подвал. И с верху обратился к Шкету:
