– …Ну, как ты так можешь!? Ты не уважаешь меня! Гадости говоришь перед друзьями. Как мне себя вести? – она всхлипнула. – Ты даже не замечаешь, как унижаешь меня. Тебе наплевать, что я чувствую, тебе всё равно….
– Это не так, – возразил он с нажимом.
– Так! – крикнула она, нелепо взмахнув длинными руками. Он поморщился.
– Послушай, разве затем мы приехали сюда, что бы стоять на этой набережной и говорить вот об этой чепухе?! Так можно было провести время и дома. Посмотри вокруг!
– Да плевать мне на всё, что вокруг! Ты идиот! И друзья твои – идиоты! Я никогда не думала, что у нас с тобой всё будет вот так! – она всхлипывала, отвернувшись и закрыв лицо руками.
Ты крепко ухватила меня за локоть и, ускорив шаг, протащила мимо них.
– Какая невозможная, вымученная, драматургическая пошлость…. У нас так никогда не будет! – и, вдруг, почти крикнула:
– Смотри – утки! – на газоне слева топтались утка и селезень. Ты остановилась, как вкопанная, указывая на них и восхищённо улыбаясь. – Если убрать Прагу, оставить только этих птиц и траву – ничего для них не изменится! Ничего совершенно! А вот сейчас я к ним подкрадусь!
– Не пугай их!
– Да, ну тебя! – ты опустилась на четвереньки и осторожно поползла к птицам. Они тут же насторожились, повернули к нам точёные головки.
– Трава мокрая – простудишься!
– Молчи, зануда! – обернувшись, шепнула ты. Птицы, недовольно переваливаясь, отошли дальше. Я улыбнулся. Прага, осень, одна русская пара ссорится под фонарём, вторая преследует уток. За что нас не любят европейцы?
– Глупые птицы! – сказала ты, вставая и пытаясь отряхнуть джинсы, намокшие на коленях. Потом выпрямилась:
– Это было нелепо, да?
– Да, нет же, – я рассмеялся. – Это было очень мило. Забавно.
– Ах, тебе было забавно?! Каналья!
Ты нападала – я отскакивал, отбиваясь от шутовских атак, ещё более комичных из-за разницы в росте, а потом крепко обнял, прижав твои руки к телу. Ты подняла голову, и я увидел твои огромные зрачки, отразившие свет фонарей.
– Скажи, что мы не будем так глупо ссориться. Как эти, – ты мотнула головой в сторону.
«Как быстро мы с тобою сговорились», – мелькнуло в голове, но я ответил то, что должно:
– Конечно, нет!
– Хорошо. Отпусти меня, – сказала ты чуть резче, чем стоило – я тут же разжал руки. Ты отступила на шаг, с секунду глядела на меня исподлобья, потом повернулась, и пошла вперёд, где уже была видна сияющая неоном вывеска «Джаз док», повторённая изломанным отражением в мерцающей чёрной воде.
Когда мы спустились по деревянным ступеням к прозрачной двери, выяснилось, что свободных мест нет. Ты расхохоталась.
– Почему ты смеёшься?
– Ну, как же! Стоило пройти половину Праги, промокнуть насквозь, чтобы упереться в закрытые двери! Это могло случиться только со мной!
– Не только… – заметил я.
– Только – не только…, – скривилась ты. – Что дальше делать будем? Не май месяц – холодно!
Честно говоря, я не был готов к ответу. Если бы сейчас был июль – никаких проблем – по Праге можно гулять всю ночь, и будет мало, тем более с девушкой, пусть немного странной, зато необычной. Летом в этом городе легко можно остаться вдвоём прямо под открытым небом даже в центре. Но вокруг был ноябрь, с Влтавы тянул ледяной ветер, и романтику губил предательский озноб. Запасных вариантов не было. Но, как часто бывает в такие моменты, на помощь пришло то, что устраивает здесь всё, как надо. Стеклянные двери «Джаз дока» открылись, оттуда вышла пожилая пара – симпатичный старик в шляпе и его спутница с заносчивым лицом. Мы посторонились, а они, приняв вежливость, как должное, поднялись по лестнице на набережную. Охранник с сомнением оглядел нас, но всё же махнул рукой, видимо сжалившись:
