Вот именно. Зачем я всё это тебе говорю? Может, это своего рода месть? Тогда какая-то детская, нелепая, как сломать любимую игрушку, чтобы сделать больно маме. Глупо. Боль, которую нам приходиться теперь делить – оборотная сторона нашего с тобой существования. Иначе и быть не могло.
Ты вздохнула, опустила глаза, принялась задумчиво ковырять вилкой в тарелке. Откинулась на широкую спинку дубового стула, тряхнула головой, отбрасывая волосы, и подняла на меня взгляд, внимательный и совершенно ясный.
– Всё равно ты сильный. Ты спас меня. И ты живёшь с тем, с чем жить, наверное, очень тяжело. А ты справляешься. И ты мне это рассказал. Слабый бы побоялся так шокировать девушку, – ты улыбнулась, потягиваясь, как сытая кошка у очага. Свитер задрался, обнажив волнующую полоску шёлковой кожи с впадинкой пупка. Удивительно, как чувственны бывают самые невинные вещи. В средневековье вид женской лодыжки вызывал эротический шок. Для меня ничего не изменилось.
Ты обняла себя за плечи. Я рассмеялся:
– Ты заставляешь меня думать о себе лучше, чем я есть на самом деле!
– А зачем ещё нужна женщина? Чтобы делать мужчину лучше! Сам он на это не способен…. Отведи меня куда-нибудь.
– Например?
– Куда-нибудь потанцевать! Туда где шумно, много людей и не нужно ни о чём думать.
Да, ты, пожалуй, права. Теперь главное – не думать.
* * *
Когда мы вышли из раскрывшихся дверей поезда на остановке Райска Заграда, она была почти пуста, что вполне обычно для предпоследней станции метро в это время суток.
Мне нравится здесь. И я показывал тебе всё, и рассказывал, как мог:
– Смотри: перроны расположены один над другим, – я бурно жестикулировал, указывая то туда, то сюда. – Массивные колонны опоясаны зеркальными кольцами, поэтому они не скрадывают пространство, а изменяют его, искривляя и запутывая. Вообще, с пространством внутри этой стеклянной трубы, поддерживаемой синими фермами, творятся странные вещи. Снаружи станция кажется значительно меньше, чем внутри. Плоскости перронов, лестниц, стен, потолков пересекаются под разными углами, создавая новую реальность наяву, как во сне. Алкоголь, конечно, усиливает эффект, – я рассмеялся. – Снаружи станция похожа на модерновый парусник или подводную лодку с прозрачным корпусом, каменной рубкой и огромными круглыми иллюминаторами, которая всплыла среди типовых зданий спального района. В темноте зрелище – просто потрясающее – сияющая изнутри, с ярко-жёлтыми информационными табло, в окружении фонарей, врезанная в чёрное небо – она восхищает, едва ли не большее, чем Карлов мост, представляющий из себя, в конце концов, просто мост, хотя и довольно старый….
Мне давно не было так легко и свободно. Как возвращение на Родину. Как согреться в мороз. Всё новое в тебе не познавалось, а словно вспоминалось, как бывает, когда подскажут что-либо, и ты с криком «блин, точно!» бьёшь себя ладонью по лбу…. Ты всё говорил, увлечённо размахивал руками, а я смотрела на тебя, любовалась тобой, удивлялась тебе…. И боялась тебя. Вернее того, что ты несёшь в мою жизнь прямо сейчас, здесь, в этих Садах Эдема.
Ты стоял передо мной на краю перрона и смеялся:
– Эй, ты здесь?
– Эй, ты здесь? – спросил я, заметив, что ты улыбаешься совершенно безмятежно, и, глядя на меня, думаешь о своём.
Ты вздрогнула, словно очнувшись. Рассмеялась, как школьница, чуть оттолкнула меня, а затем, крикнув: «Поищи!», не глядя, бросилась назад, где буквально в шаге от нас стоял огромный усатый чех. Даже не успев развернуться, ты налетела на него, ударилась, потеряла равновесие и, нелепо взмахнув руками, упала с перрона.
