– Почему? – резко спросила она.
Тонкие пальцы правой руки Карен Хэммонд нервно крутили украшенное искусной резьбой золотое колечко на безымянном пальце. Ответила она нехотя:
– Все это… так ужасно. Теперь все иначе, когда Лидия… мертва. Будут допросы… огласка. К нам съедутся газетчики, начнут задавать вопросы, совать всюду нос, следить за каждым нашим словом и шагом. Неужели вы не понимаете? Если мы не отменим пьесу, о ней наверняка напишут в газетах. Решат, что это интересный материал… захотят выяснить, чем занималась в постановке она, кто займет ее место и прочие детали. В итоге все будет выглядеть… сомнительно.
– С какой стати? – холодно возразила Полин Конрой. – Допустим, газеты действительно узнают о пьесе и пожелают подготовить о ней материал. Реклама – как раз то, что нам требуется. Мы ведь мечтаем, чтобы пьеса имела успех, верно? Знаем, что и Лидия хотела того же самого. А что касается газетчиков, задающих всевозможные вопросы, – голос приобрел оттенок злого ехидства, – нам незачем бояться их. Ведь нам же нечего скрывать – никому из нас, так?
Последний вопрос прозвучал как вызов. Еще чуть-чуть – и шпага была бы выхвачена. Карен Хэммонд замерла. Опять возник тик, порожденный смятением, ее лицо под загаром побелело.
– Конечно! Я совсем не это имела в виду. Просто мне хотелось избавиться от лишних бед, каких у нас и без того немало. Я думала, так будет лучше для всех – для нас, присутствующих здесь, для мистера Воэна и мистера Шеннона… и для мистера Галески.
По тому, как выжидательно и виновато Карен Хэммонд произнесла последнюю фамилию, стало ясно, что она ждет реакции на нее.
И она не ошиблась. Глаза Полин Конрой полыхнули гневным огнем, прежде чем она сумела сдержаться и благоразумно скрыла его, опустив длинные ресницы.
– По-моему, – выговорила она губами, которые вдруг утратили свою манящую пухлость и превратились в тонкую жесткую линию, – мистер Галески вряд ли откажется отвечать на вопросы, какими бы они ни были – и кто бы их ни задал.
Последние слова она подчеркнула так, что было понятно: она имела в виду Скотленд-Ярд. Враждебность между двумя женщинами нарастала.
Пол Расселл подался вперед и сделал жест рукой:
– Разумеется, он не откажется. Серж готов помочь всем, чем может, так же как и мы.
Предостерегающий звоночек эхом отдался в голове Мордекая Тремейна. Но прежде чем он сумел уловить смысл происходящего, успел надежно приколоть его к воображаемой стене у себя в голове, все уже прекратилось. Расселлу удалось разрядить обстановку. Он повернулся к Сандре Борн и заметил:
– Лучшее, что мы можем сделать, Сандра, – оставить это на ваше усмотрение. Ведь вы были ближе к Лидии, чем кто-либо из нас. Значит, вам и решать.
До сих пор Сандра Борн почти не принимала участия в разговоре. Тремейн наблюдал, как она с печальным видом сидит в углу комнаты. Взгляд беспокойно скользил по лицам присутствующих, но высказаться она даже не пыталась. В ней ощущалась какая-то вялость, словно некая эмоциональная буря лишила ее жизненных сил.
Сердце Мордекая Тремейна переполнялось сочувствием к ней. Сандра Борн и Лидия Дэр были не просто подругами, не только жили вместе, но и имели одинаковые вкусы и интересы, чуть ли не мыслили одинаково. Казалось, Сандра раздавлена судьбой, в которую беззаветно верила и которая вдруг обманула ее доверие.
Замечание Расселла, адресованное Сандре, побудило ее повернуться к нему. Вид дружелюбного, загорелого и обветренного лица доктора, похоже, придал ей смелости, и Тремейну показалось, будто он наблюдает, как жизнь медленно вливается обратно в ее безвольное тело.
