– Да, мама. – Инэвера с трудом сглотнула, чувствуя, как сердце уходит в пятки.
Что творится в шатре? Разве мать не подвергалась тому же обряду? Чего она так боится?
Най’дама’тинг отвела полог шатра, выпуская девочку, что недавно стояла впереди Инэверы. Теперь на ней был головной платок, но бурого цвета, как платье, которое осталось прежним. Мать гладила ее по плечам и бормотала слова утешения, но обе побрели прочь в слезах.
Най’дама’тинг проводила их невозмутимым взглядом и повернулась к Инэвере с матерью:
– Меня зовут Мелан. – Она жестом пригласила их внутрь. – Вами займется дама’тинг Кева.
Инэвера сделала глубокий вдох, они с матерью разулись, начертили в воздухе метки и шагнули в шатер дама’тинг. Сквозь полотняный свод пробивалось солнце, заливало просторное помещение ярким светом. Все было белым, от стен до крашеной мебели и толстого напольного холста.
Тем явственнее и страшнее выделялась кровь. Пол за порогом был в огромных красных и бурых пятнах; за перегородки слева и справа густо тянулись багровые следы.
– Это кровь шарумов, – произнес чей-то голос, и Инэвера подпрыгнула, впервые заметив, что перед ними стоит невеста Эверама в белых одеждах, которые почти сливались с фоном. – На рассвете доставили раненых с алагай’шарак. Напольный холст ежедневно выкраивают и сжигают на минаретах Шарик Хора во время призыва к молитве.
И тут же, как по сигналу, вокруг Инэверы послышались крики боли. За толстыми перегородками умирали мужи. Она вздрагивала при каждом вопле и стоне, представляя отца или, того хуже, Соли.
– Забери меня, Эверам! – отчаянно голосил кто-то. – Я не буду жить калекой!
– Ступай аккуратно, – предупредила дама’тинг Кева. – Подошвы твоих ног недостойны касаться крови, которую пролили за тебя достославные воины.
Инэвера и Манвах осторожно пошли вперед, огибая кровавые пятна. Кева, закутанная до пят в белый шелк так, что обнаженными остались лишь кисти и глаза, была крупной, кряжистой женщиной на голову выше матери Инэверы.
– Как тебя зовут, девочка? – Голос невесты Эверама звучал гулко и строго.
– Инэвера вах’Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, дама’тинг, – ответила Инэвера и отвесила низкий поклон. – Наречена в честь первой жены Каджи.
Ногти Манвах впились в плечо, едва прозвучало это уточнение, и Инэвера задохнулась. Но дама’тинг, казалось, не придала ему значения.
– Поэтому ты, несомненно, считаешь себя особенной, – отрезала Кева. – Если в Красии будет по воину на каждую никчемную девку, носившую это имя, то Шарак Ка завершится.
– Да, дама’тинг, – сказала Инэвера и вновь склонилась, а материнские ногти чуть отпустили ее.
– Ты миловидна, – заметила дама’тинг.
Очередной поклон.
– Спасибо, дама’тинг.
– Хорошенькая всегда пригодится в гареме, если еще не приспособили к полезному делу, – проговорила Кева, глядя на Манвах. – Кто твой муж и какой у тебя род занятий?
– Даль’шарум Касаад, дама’тинг, – с поклоном ответила Манвах. – Я занимаюсь пальмовым ткачеством.
– Первая жена?
– Единственная, дама’тинг.
– Мужчины склонны заводить жен по мере преуспевания, но правильно и обратное, – сказала Кева. – Пыталась ли ты, Манвах из племени Каджи, прирасти, как предписано в Эведжахе, сестрами-женами, которые помогут тебе ткать и принесут мужу больше детей?
– Да, дама’тинг. Много раз. – Манвах стиснула зубы. – Их отцы… не одобрили партию.
Невеста Эверама хмыкнула. Ответ многое сообщил о Касааде.
