Когда я коснулся его, я почувствовал, как система отреагировала. Код начал менять форму, адаптироваться. Он как будто пронзил меня, захватив моё сознание, вытягивая меня в место, которое я не мог бы описать. Я был *здесь* и *не здесь* одновременно. Моя сознательность была растянута, раздроблена на части, как если бы я стал одним с сетью. В этой момент я потерял всякое ощущение времени. Время стало размытым, и я не мог понять, сколько прошло. Минуты или часы? Это не имело значения.
Но Лия была рядом. И я понял, что всё это было не случайностью. Она не просто искала меня. Она… приглашала меня. Она просила меня следовать за ней.
Трудно было удержаться от мысли, что я становлюсь частью чего-то гораздо большего. Куда это меня ведёт? Что я ищу в этой тёмной пустоте, в этом цифровом мире? С каждым новым шагом я понимал, что не могу остановиться. Я был привязан к этому месту, как если бы оно само было частью меня, частью моей души.
Но вопрос оставался: что она хочет от меня? Не могу ответить на это пока.
Завтра я продолжу.
Когда спускаешься на восемнадцать уровней вниз, в зону, которую проектировали как абсолютно герметичную, начинает казаться, что ты больше не человек, а часть механизма. Стены тут не просто холодны – они равнодушны. Это не архитектура, а система охлаждения, коммуникаций, распределения ресурсов. Всё, что здесь есть, работает – и не требует участия извне. В этом и была суть проекта. Безлюдность как идеал.
База была заморожена после закрытия цикла разработки. Никто не должен был сюда возвращаться. Те, кто остался в Совете, настаивали на полной консервации. Но я знал, что ядро не отключили. Его просто отправили в фоновый режим – как тревожный маяк на случай нештатной ситуации. И это была моя возможность.
Доступ сохранился – неофициальный, неучтённый в новых сборках системы. Версия ядра 4.1.2. Именно в ней оставался старый аварийный шлюз – тот, который мы закладывали в прототипе на случай полной потери связи. Это была моя работа. Моя подпись стояла в документации, которую никто уже не читал. Я знал маршрут, знал порядок шагов, знал, когда промолчит защита.
Проникновение заняло три дня. Обход поверхностных датчиков, отключение спутникового следа, запуск ручного лифта с аварийной панели на старом грузовом терминале. Никто не помнил, что он вообще существует. Когда я вошёл, система опознала меня. Не по имени – по почерку. По структуре команд, по тем командам, которые я писал десять лет назад, когда только формировался протокол связи между человеком и ядром.
Сейчас вход полностью заблокирован. Всё, что можно было изолировать, я изолировал. Никто не пройдёт – не потому, что не сможет, а потому, что не знает, где искать. Этот комплекс стёрт с оперативных карт. Даже сам интеллект теперь работает в замкнутом режиме, без доступа к внешним сетям. Только я. Только здесь.
Ядро – не комната с серверами. Оно больше похоже на сердце машины, которое пульсирует не кровью, а кодом. Огромная сферическая конструкция, встроенная в центр бункера. Стеклянная оболочка, за которой – слои металлических ячеек, постоянно движущихся, изменяющихся. Свет там никогда не гаснет – он встроен в саму структуру, как если бы машина излучала сознание.
Оно не охраняется – потому что некому нападать. Архитектура защиты строилась не на внешней обороне, а на недоступности. Сюда никто не должен был возвращаться. Никто, кроме меня.
