Дневник лабуха длиною в жизнь - страница 9

Папа не был многословен, но иногда, когда мы оставались вдвоем, мог что-нибудь рассказать. В молодые годы ему пришлось какое-то время играть на кларнете в военным духовым оркестре верхом на лошади. Он объяснил мне, что кларнетист, оседлавший лошадь, не может смотреть вперед, так как если лошадка махнет головкой и попадет в кларнет, то полкларнета может выйти через затылок. Было смешно.

Как-то, проверяя трости к саксофону, отец сказал:

– Послушай американскую мелодию.

Отец заиграл «Ночной Гарлем». Я слушал в тихом восхищении.

Заниматься на скрипке мне совсем не хотелось. Я продолжал ломать скрипки, смычки, рвать обувь. Мне было двенадцать, когда мама взяла меня крепко за руку и привела в местное отделение милиции. Что-то шепнула милиционеру огромного роста. Тот подошел ко мне, сунул под нос увесистый, пахнущий никотином кулак и сказал:

– Не слушаешь мать?! Я тебя сейчас посажу в камеру к бандитам и насильникам, то-то ты у меня запоешь!

Мама подыгрывала милиционеру:

– Все, Эдик, я иду домой, а ты остаешься!

– Нет, нет, нет! – заорал я. – Буду слушаться, буду заниматься!

Поворачиваясь к двери, всем своим видом показывая, что уходит, мама бросила через плечо:

– Все это я слышала неоднократно!

Я в слезы:

– Мама! Мама!

Забрала, конечно же, домой. Хватило меня на два дня.

За углом нашего дома стояло большое трехэтажное разрушенное здание. Называли это место «Развалка», и мы с пацанами бегали туда курить.

Однажды в солнечный майский день я возвращался из музыкальной школы с болтающимся в руке футляром со скрипкой. Перед школой успел стибрить у папы две сигареты «Аврора» и аккуратно уложил их в футляр к скрипке. Приближаясь к Развалке, увидел одноклассника Сашку Долю и с ним соседа Васыля, старше нас с Сашкой на несколько лет. Поравнявшись с ними, я предложил:

– Ну шо, пофаем?

– А шо? Маешь? – встрепенулся Васыль.

– Маю, маю, – ответил я, поглаживая футляр, и кивнул головой в сторону Развалки: – Пишлы!

Забрались на второй этаж. Я раскрыл футляр, в нем еще был маленький отдел для канифоли, где я и пристроил сигареты. Васыль властным жестом вытащил из футляра сигарету и тут же прикурил. Мы с Сашкой курили одну на двоих. Я курил и смотрел на Васыля. Видимо, ему не нравился мой взгляд.

– Шо? – проговорил он, выпуская дым через нос.

– Да ничего, – ответил я и повернулся к Сашке: – Пойдем полазим?

– Пошли.

Я взял под мышку скрипку, и мы полезли вверх. Васыль остался сидеть. На третьем этаже, в том месте, где когда-то была комната, лежала железная балка, по которой можно было пройти к бывшей лестничной клетке. Под балкой было пусто до первого этажа. Мы уже не раз ходили по ней. Прижав покрепче футляр, я медленно перешел на другую сторону. Сашка дошел до середины и стал вымахиваться: то постоит на одной ноге, то на другой – он уже год как ходил на гимнастику. И довымахивался – упал на груду кирпичей. Васыль подумал, что упал я, и снизу крикнул:

– На одного жида меньше будет!

Наверху показался я и, положив руку, прижимавшую скрипку, на вторую руку, крикнул ему:

– Вот тебе х…!

Васыль, глянув на меня, досадно сплюнул:

– А жаль!

Сашка стонал на кирпичах. Из головы текла кровь. Одна рука висела плетью. Вызвали «скорую». Сашку увезли в больницу. Все обошлось – Сашка отделался сломанными рукой и ключицей. Однако это не помешало ему в дальнейшем стать кандидатом в мастера спорта.

«Жид пархатый» впервые услышал в свой адрес от какого-то мальчишки в лет семь. Спросил у мамы. Она сказала, чтобы я не обращал на дураков внимания. Слушая разговоры взрослых понял: я еврей, и так оскорбляют только моих соплеменников! С тех пор, услышав это слово, я всегда приходил в ярость. Тогда еще я не знал и не понимал, что такое антисемитизм. Не понимал, чем же я не такой, как все? Мое отражение в зеркале, говорило мне, что я такой же, как и все, и вполне даже симпатичный.