– Он тебе это рассказал?
– Перед вашим приходом.
– Хорошо, мы поговорим об этом позже, надо отвезти его в больницу. Сделай, как я говорю, я прошу тебя.
Это нечестно. Я не верю, я не верю, что все это происходит в моей жизни.
Пашку отвезли в травматологию, вправили вывих, наложили тугую повязку на ребра. Меня никто ни о чем не спросил, врачам хватило версии, рассказанной мамой. Вадим пытался со мной поговорить, мне не хотелось говорить, не хотелось думать. Такие встряски не для моего избалованного скукой и стабильностью сознания.
Пашка будет жить у нас, я не знаю, как мне относиться к этой новости. Я не понимаю, зачем моим предкам такой геморрой, они никогда не отличались альтруизмом и желанием облагоденствовать весь мир. Может, это услуга Пашкиным родителям? Скорее всего, так и есть. Тогда я не понимаю, зачем сначала бить и выгонять из дома, а потом просить посторонних людей приютить больное телом и душой чадо.
Я устала. Я пишу все это, чтобы во всем разобраться. Пока понятно одно – я в школу не иду, мне разрешили прогулять.
Сегодня узнала о себе много нового – я подлая скользкая завистливая гадина, которая только и озабочена тем, как бы во всем всех превосходить. Танцами я занимаюсь только потому, что Маша ими заниматься может, а с Пашкой встречаюсь исключительно, чтобы ей насолить. Маша объявила меня кровным врагом, мне лень ей возражать или, точнее, наплевать. Я никому не сказала, что Пашка живет у меня, это никого не касается. Классуха и та не знает, весь день она возмущалась, что Ставерова опять нет, что у него пропусков много, ее беспокоит, как он будет нагонять школьную программу. О том, что, не взирая на пропуски, у Пашки по всем предметам хорошие оценки она не упомянула.
Меня задолбала школа, глаза бы мои на все это не смотрели. Эти проповеди о здоровом образе жизни, о том, что только в наших руках наше будущее, байки о распахнутых настежь дверях широких возможностей нагоняют тоску. Лицемеры! Они прекрасно знают, кто пойдет после школы в ВУЗы, а кто в каблухи. Они знают, мы знаем, но все усиленно делают вид, что верят в равные возможности. Я ужасно злая сегодня. Злая и усталая.
Пашку выписали к нам домой, у него депрессия, я не удивлена. Он не хочет ни о чем говорить, я не настаиваю. Сегодня мы сидели с ним как два пенька на диване добрых три часа. Молча. И никакой неловкости, скованности, желания нарушить тишину, он обнимал меня, я его. Потом пришла с работы мама, началась трескотня – почему не ели, как здоровье, как школа, не болит ли голова. Болит. Весь день болит, в ней столько мыслей не помещается, дурацкие ребусы, смешные наезды. Мне плевать на Машку, меня мало волнует, почему Пашка живет у нас. Я не знаю, как относиться к тому, что он мне рассказал и не хочу это с кем-то обсуждать. Я должна сама во всем разобраться, меня не устроит вариант, если мне продиктуют, что правильно и как мне жить дальше. Я не узнаю себя – из меня будто воздух выпустили. Я спустилась с небес на землю, а на земле стоять жестко и страшно. Бояться глупо, я давно это знаю. Это слова. Я боюсь. Всего.
Сегодня ходила на танцы. У меня кое-что начинает получаться. Это радует. Хоть что-то радует, уже хорошо.
Я получила еще один трояк за контрольную работу по алгебре и несколько пятерок по английскому языку (за вовремя найденный в учебнике ответ), мне начинает нравиться английский, нравится атмосфера занятий на курсах. Люди приветливые, нет никакой обязаловки, оценок не ставят, просто все говорят по-английски. Пашка со мной в этот раз не ходил, он вообще из дома выходить не хочет. Сидит целыми днями на своем диване, читает и минералку хлещет, ничего не ест, почти не спит, говорит, только если его спросят о чем-то. Вадим привез часть его вещей и записку от матери, которую он разорвал, не развернув. Тогда Вадим передал на словах, что сумма его карманных денег возросла втрое, еле уговорив «не выеживаться» и «не обострять». Мои предки с Пашкой поладили, это тоже немного радует, с ним легко ладить, он неконфликтный.
