К Пашке выбралась только вечером, хотелось узнать как у него дела, новости рассказать, просто посмотреть на него… Последнее надо бы зачеркнуть, но не буду, я же хотела быть честной перед собой. Да, он мне нравится. Точка.
Когда я пришла, он спал, без майки и без одеяла. Он весь избит, будто десяток боксеров на нем упражнялись, на руках тоже синяки проявились, вчера они не так заметны были, на лице только нет ни следа. Я подумала, ему, наверное, не хочется, чтобы кто-то видел его плачевное состояние, тихо вышла из комнаты и принялась греметь посудой на кухне.
Он ходил в магазин, я нашла молоко, кукурузные хлопья, готовые салаты и кошачью еду (!). Тишка выглядел сытым и довольным, похоже, он отлично поладил с гостем.
Пашка заявился на кухню далеко не сразу, в отцовском банном халате. Я опять прикинулась деревом Дуб, рассказала ему о школьных новостях, он слушал в пол уха, проблема школьной формы его занимала куда меньше, чем то обстоятельство, что ему больно прислоняться к стене или спинке стула. И я не выдержала, достала из домашней аптечки мазь от ушибов и отдала ему. Он сказал «Спасибо», объяснять ничего не стал, удрал тут же в ванную и закрылся там на добрых двадцать минут.
Мне следовало уйти, но я осталась. Пила чай и гипнотизировала часы, вслушиваясь в шум воды в ванной комнате. Я не хотела идти домой, не хотела идти к Светке или звонить Машке с Ленкой. Я устала от их проблем и заскоков. В сущности, моя жизнь скучна и однообразна, каждый день похож на предыдущий, я вижу одних и тех же людей, заранее могу угадать, что будет сказано или сделано. Все непредсказуемые события, как правило, несут с собой кучу неприятностей, вполне предсказуемых и моя задача сводится к тому, чтобы минимизировать последствия в отношении себя. Я – эгоистка, и хватит об этом.
Когда Пашка вылез из ванны, глаза у него были красные и больные. Я ничего не сказала, взяла мазь, сняла с него халат (он не сопротивлялся) и обработала синяки у него на спине. Странное ощущение, если бы я знала, что ему не больно, то мне определенно было бы приятно.
– Спасибо, – хлюпнул Пашка, едва я закончила.
– Пожалуйста, обращайтесь, – я даже подобие улыбки выжила.
Накануне он выглядел лучше и бодрее, видимо, действие запрещенных препаратов выветрилось или это был обыкновенной шок.
– Иди, ложись, – я сунула ему в руку обезболивающую таблетку.
Он ее проглотил, не разжевывая и не запивая. По-моему, он не заметил, что что-то проглотил и мое предложение лечь воспринял чересчур буквально, сложил голову на стол и прикрыл глаза.
– Ты извини, я знаю… – он не договорил, голос сорвался.
Я испугалась. Я всегда боялась мужских слез. Знаю, глупо, они такие же люди и все же боюсь. А когда я боюсь, я теряюсь и начинаю вести себя как последняя идиотка. На сей раз я не придумала ничего лучшего как пытаться утешать его обнимая и целуя, словно маленького ребенка, заливаясь при этом слезами в три ручья. В итоге мы поменялись ролями – я ревела на его больном плече, а он обнимал меня, бормоча что-то совершенно банальное и ненужное. И мне было хорошо. Тепло и спокойно, как когда-то в детстве. Я отвыкла от этого ощущения – кто-то рядом и ему можно доверять. Никогда прежде никто не был так близко к телу, к сердцу, к настроению.
Я сошла с ума. Пишу и с каждым словом убеждаюсь – я двинулась.
Мы так толком и не поговорили, мама позвонила в половине десятого спросить долго ли я еще намерена торчать на улице. Попрощались мы сковано, ему, кажется, было неловко, мне точно было. Ничего, бывает. В конце концов, ничего особенного не произошло – поистерили, успокоились, разбежались, все в порядке. Я ему так и сказала, кажется, он улыбнулся.
