С тех пор мы ничего не слышали ни от Ханне, ни от Петера, но никто их и не искал, поскольку были выходные.
Мы заходим в больницу и спрашиваем, как пройти в палату. От яркого больничного света и натертых до блеска полов режет глаза. У Манфреда усталый вид. В глазах полопались сосуды, бледные губы сухие и потрескавшиеся. Но, впрочем, у него всегда усталый вид. Нелегко совмещать работу и воспитание маленьких детей, когда тебе под пятьдесят.
Ханне сидит на койке в больничной одежде. На плечи накинут оранжевый плед с эмблемой муниципального управления. Седые волосы влажные, как после душа. Руки покрыты ссадинами, а ноги забинтованы. На полу рядом с койкой стоит капельница, игла воткнута Ханне в руку. Ее затуманенный взгляд ничего не выражает.
Манфред подходит к Ханне и неуклюже обнимает ее.
– Манфред, – хрипло бормочет она.
Потом переводит взгляд на меня, склоняет голову на бок и смотрит. Взгляд ее выражает недоумение.
До меня не сразу доходит, что она меня не узнает, хотя мы работаем вместе над нераскрытым убийством уже больше недели.
От осознания этого у меня по коже бегут мурашки.
– Привет, Ханне, – говорю я и осторожно касаюсь ее плеча, боясь, что от одного моего прикосновения она развалится на кусочки, – такой хрупкой она кажется. – Это я, Малин, твоя коллега, – продолжаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Ты меня не узнаешь?
Ханне несколько раз моргает и смотрит на меня полными недоумения глазами.
– Конечно, – отвечает она, но я вижу, что она врет: на лице ее написана такая мука, словно она напряженно пытается решить математическую задачу.
Я приношу табурет и сажусь напротив койки. Манфред присаживается на постель и обнимает Ханне за узкие плечи. Рядом с ним она кажется крошечной, как ребенок. Манфред прокашливается:
– Ты помнишь, что произошло в лесу, Ханне?
Ханне хмурит лоб и медленно качает головой.
– Не помню, – говорит она и закрывает лицо руками.
Сначала мне кажется, что ей стыдно и она хочет спрятаться от нас.
Манфред замечает мой взгляд.
– Ничего страшного, – утешает он Ханне и продолжает: – Ты была в лесу к югу от Урмберга вчера вечером.
Ханне кивает, выпрямляет спину и кладет руки на колени.
– Помнишь что-нибудь? – спрашиваю я.
Она качает головой и теребит клейкую ленту, которой приклеена к руке игла. Под обломанными ногтями – черная грязь.
– Тебя подобрала машина на дороге. Ты была вместе с молодой женщиной в кофте и блестящем платье. Помнишь?
– Нет, простите, мне очень жаль, но…
Голос у нее срывается, по щекам текут слезы.
– Ничего страшного, Ханне, – повторяет Манфред. – Ничего страшного. Мы выясним, что случилось. Ты помнишь, был ли Петер с тобой в лесу?
Ханне снова прячет лицо в ладонях.
– Нет, простите!
Манфред растерянно смотрит на меня.
– Какое у тебя последнее воспоминание? – прихожу я на помощь.
Я не надеюсь на ответ: ее плечи содрогаются, дыхание тяжелое, словно каждый вдох дается с трудом.
– Илулиссат, – отвечает она, не убирая ладоней от лица.
Манфред одними губами поясняет мне: «Гренландия».
Ханне и Петер недавно вернулись из Гренландии. Они провели там два месяца. Для Ханны это была поездка мечты: туда они отправились после раскрытия предыдущего особо сложного дела.
– Хорошо, – говорю я. – А потом вы приехали в Урмберг, чтобы расследовать дело об убийстве девочки, найденной в захоронении. Помнишь?
Ханне качает головой и всхлипывает.
– Ты ничего не помнишь об Урмберге? – вполголоса спрашивает Манфред.
